Пастернак
Шрифт:
31
Будущего недостаточно,
Старого, ноегого мало.
Надо, чтоб едкою святочной Вечность средь комнаты стала.
Весь этот комплекс представлений и позволил Б. Пастернаку начать свою, как долго предполагали, единственную аудиозапись, сделанную шведскими славистами в 1958 году, знаковыми словами: «У микрофона русский писатель Борис Пастернак».
* * *
Борис был старшим ребенком в семье, и к нему, конечно, предъявлялись требования чрезвычайно высокие. Замечательно описал Пастернак в романе «Доктор Живаго» ощущение матери, убежденной в необычайной судьбе своего сына: «Богоматерь просят: Молися прилежно Сыну и Богу Твоему . Ей вкладывают в уста отрывки псалма: И возрадовася дух мой о Бозе Спасе моем. Яко воззри на смирение рабы своея, се бо отныне ублажат мя вси роди . Это она говорит о своем младенце, он возвеличит ее ( Яко сотвори мне величие сильный ), он ее слава. Так может сказать каждая
Матерям великих людей должно быть знакомо это ощущение. Но все решительно матери матери великих людей, и не их вина, что жизнь потом обманывает их».
Жизнь не обманула родителей Б. Пастернака, наоборот исполнила самые смелые их мечты. Но в 1890-е годы, когда мальчик только становился на ноги, это было совсем для них не очевидно.
Оба родителя внимательно присматривались к одаренному в разных искусствах сыну, ожидая от
32
него раннего, но определенного выбора, который в свое время они сделали сами каждый в своей области. Леонид Осипович сохранил детские этюды Бориса, которые тот писал в тринадцатилетнем возрасте, очевидно, вместе с отцом и под его руководством. По семейным воспоминаниям, Леонид Осипович не раз высказывал неудовлетворенность выбором сына, вернее, затянувшимся, по его мнению, отсутствием выбора: «Мог стать художником, если бы работал»36. Это знаменательная формула: и сам он, и его одаренная супруга с самого детства осознанно стремились к освоению своей будущей профессии и добились успеха упорным трудом. Жизненная перспектива, выстроенная иначе, ими не мыслилась.
До двадцати лет музыка занимала во внутреннем мире Бориса приоритетное место, он не мог равнодушно слушать игру матери, сам серьезно занимался. Однако технику он освоил недостаточно, что не могло не задевать Розалию Исидоровну, владеющую фортепиано виртуозно*. Впоследствии отсутствие профессиональной исполнительской техники очень мешало самому Борису Леонидовичу, который никогда не расставался с фортепиано надолго. С Урала, куда его на год забросит судьба в 1916 году, уже отказавшись от профессиональных музыкальных амбиций, он писал матери: «...Мне трудно решить, кто я, литератор или музыкант, говорю, трудно решить тут, где я стал как-то свободно и часто и на публике импровизировать, но увы, тех
* Уже в эмиграции в доме у Пастернаков часто бывал А. Эйнштейн, который играл на скрипке под фортепианный аккомпанемент Розалии Исидоровны. Как-то после такого исполнения он сказал ей: «Я только любитель, но вы великая артистка»37.
2 А. Сергеева-Клятис
33
никой пока заниматься не <удается>, хотя это первое прикосновение к Ганону* и пианизму на днях вероятно произойдет»38. В 26 лет сын всё еще не мог с уверенностью сказать, кто он литератор или музыкант! Такое признание родителей порадовать никак не могло. Импровизация никоим образом не могла заменить композицию, которой всерьез занимался Борис еще несколько лет назад. И «прикосновение к Ганону» после большого перерыва, в таком зрелом возрасте, свидетельствовало о легкомысленном отношении к пианистической технике. Однако импровизации Бориса запомнились многим, не случайно в литературный кружок «Сердарда» он был принят «на старых правах музыканта», и в обязанности его входило встречать фортепианной импровизацией каждого приходящего. А кузина Бориса, Ольга Михайловна Фрейденберг, вспоминала, как еще ранее, в Италии в 1912 году, он, переживая духовный переворот, изливал свои чувства в музыке: «По вечерам черная итальянская ночь наполнялась необычайной музыкой это он импровизировал, а тетя, большой и тонкий музыкант, сидела у темного кона и вся дрожала»39. В этих переживаниях матери и сознание гениальности своего сына, восхищение его талантом, и одновременно страх за его будущее, пока покрытое плотным туманом неопределенности, и пройденное вместе с ним прощание сначала с музыкой, потом с философией...
Но всё это случится много позже, пока же факты выглядели вполне однозначно мальчик не прилагал упорных усилий в тех областях искусства, которые представлялись его родителям абсолютно
* Ш. Л. Ганон (Анон) автор сборника упражнений и этюдов для фортепиано.
34
приоритетными. Внутреннее богатство его личности, непреложно ощущаемое всеми домочадцами, одновременно радовало и пугало: с одной стороны, оно прочило Борису заманчивую блестящую перспективу, с другой грозило обернуться химерой, если не взяться за ум и не начать прилагать сознательные и постоянные усилия, выбрав, наконец, область воплощения своего дарования. Но природа дарования Бориса была иной, и иным был темп прохождения своего поприща. Это расхождение в его собственных стремлениях, вероятно, не сразу осознаваемых, и в ожиданиях родителей, сказывалось на их отношениях: отец, как правило, был недоволен выборами сына, мать страдала.
Лето 1903 года было первым, когда семья
35
птицы, носились и раскатывались по нему куски и отрывки Третьей симфонии или Божественной поэмы, которую в фортепьянном выражении сочиняли на соседней даче. Боже, что это была за музыка! Симфония беспрерывно рушилась и обваливалась, как город под артиллерийским огнем, и вся строилась и росла из обломков и разрушений»41. Так писал на даче в Оболенском свою «Божественную поэму» А. Н. Скрябин. В это лето он напряженно работал, отдыхал по вечерам, прогуливаясь по живописным окрестностям. Во время одной из таких прогулок он познакомился с Л. О. Пастернаком, они сошлись, подружились домами. Борис Пастернак вспоминал: «Он спорил с отцом о жизни, об искусстве, о добре и зле, нападал на Толстого, проповедовал сверхчеловека, аморализм, ницшеанство. В одном они были согласны во взглядах на сущность и задачи мастерства. Во всем остальном расходились. Мне было двенадцать лет. Половины их споров я не понимал. Но Скрябин покорял меня свежестью своего духа. Я любил его до безумия»42. Свое восторженное обожание Скрябина Пастернак передал в поэме «1905 год»:
Мне четырнадцать лет.
Вхутемас
Еще школа ваянья.
В том крыле, где рабфак,
Наверху,
Мастерская отца.
В расстояньи версты,
Где столетняя пыль на Диане И холсты,
Наша дверь.
Пол из плит
И на плитах грязца. <...>
Как-то раз,
Когда шум за стеной,
36
Как прибой, неослабен,
Омут комнат недвижен И улица газом жива,
Раздается звонок,
Голоса приближаются:
Скрябин.
О, куда мне бежать От шагов моего божества!
Обожествление мальчиком-Пастернаком Скрябина было связано в первую очередь с культом музыки, царившим в семье. Поскольку музыка была божественным искусством, постольку и Скрябин мог восприниматься как божество, в этом не было никакого противоречия.
В старших классах гимназии Б. Пастернак стал заниматься композицией с Ю. Д. Энгелем, известным музыкальным критиком, лексикографом, композитором, который в 1897 году окончил Московскую консерваторию по классу полифонии и музыкальной формы у С. Танеева и по классу специальной инструментовки и свободного сочинения у М. Ипполитова-Иванова. Занятия с Энгелем продолжались даже в Германии, куда семья Пастернаков отправилась зимой 1905/06 года. А. Л. Пастернак вспоминал: «...Брат, напевая что-то, что он понимал продолжением только что высказанного Энгелем, пел на самом деле в другом, очевидно, развитии и в столь, вероятно, своеобразно-новом ходе, что теперь уж в свою очередь удивлялся <...> сам Ю. Д. Энгель. В неописуемом восторге, ошеломленный и огорошенный неожиданностью новой композиции, которой сам он не предвидел, но которая его взволновала какой-то новизной мысли, он <...> только и мог выдавливать, повторяя много раз ну, Боря! ах, Боря! . Затем <...> появлялась нотная бумага, и оба они, теперь уже не ученик
37
и учитель, а просто два музыканта, два близких человека, перебивая друг друга, чиркали по линейкам и вели себя, то напевая и насвистывая, то снова обращаясь к линейкам, как либо пьяные, либо как сумасшедшие...»43 Из трех сохраненных Б. Пастернаком музыкальных произведений собственного сочинения две прелюдии относятся именно к этому времени. Когда Б. Пастернак учился в седьмом, предпоследнем классе гимназии, Энгель счел, что подготовка его ученика к экзаменам по курсу композиторского факультета Московской консерватории стала задачей с реальным сроком. Действительно, музыка занимала всё свободное время Бориса. По будням он сочинял вечерами, а задачи по фуге и контрапункту решал на переменах или даже на уроках. Родители с радостью согласились параллельно с гимназическими занятиями готовить Бориса к сдаче экзаменов за курс консерватории по классу композиции экстерном. По совету Энгеля за дело взялся молодой преуспевающий композитор, Р. М. Глиэр, который вскоре должен был стать профессором консерватории.