Пастор
Шрифт:
Неужели для неё это было так незначительно?
Не в первый раз мою грудь сжимало от душевной боли. Боли от невзаимной любви, от знания, что я любил её больше, чем она меня.
Это ли всё время чувствует Бог?
Какая отрезвляющая мысль.
Бармен вернулась с пухлым белым конвертом. На нём стояло моё имя, поспешно выведенное маркером. Взяв его в руки, я сразу понял, что находилось внутри, но всё равно вскрыл упаковку. Как только я вытащил чётки Лиззи и почувствовал их вес в своей руке, ещё больше боли прошло сквозь меня.
Я поднял их всего на минуту, наблюдая за безумным вращением крестика в приглушённом свете танцпола, затем поблагодарил девушку за стойкой,
Это был конец. Собственно говоря, это произошло ещё тогда, когда я увидел поцелуй Стерлинга и Поппи, но почему-то именно сейчас я осознал, что чётки стали её окончательным сигналом о том, что между нами ничего не осталось. Хоть я и отдал их ей в качестве подарка, мне ни разу не приходила в голову мысль забрать их обратно. Поппи же видела в них своего рода связь, какой-то долг, и она отвергла эту связь, как отвергла и меня.
Да. Пришло время принять это.
Всё было кончено.
ГЛАВА 24.
Хотел бы я сказать, что, выйдя из клуба, использовал это новообретённое прозрение, чтобы взять себя в руки. Хотел бы сказать вам, что, порхая крыльями, появился белый голубь, небеса разверзлись и Бог указал мне точно, куда идти и что делать.
Больше всего хотел бы сказать вам, что чётки — и их скрытое послание — исцелили моё разбитое сердце и я не провёл ни одной ночи в мыслях о Поппи и не искал в интернете упоминания о ней.
Но это заняло намного больше времени. Следующие две недели я провёл так же, как и две предыдущие до получения чёток: слушал саундтрек из фильма «Страна садов» (прим.: Garden State — вышедший в 2004 году драматический фильм. В нём показана свежая и энергичная история любви двух людей с проблемами) и апатично заполнял заявления для всевозможных академических программ, воображая в ярких деталях, что Поппи делает в то же время (и с кем это делает). Я ходил в церковь Джордана, бормотал что-то на мессах и постоянно тренировался. Начал интенсивно упражняться, как только покончил со всей дерьмовой едой и выпивкой, которую употреблял больше, чем мои ирландские братья-холостяки.
Пришло Рождество. В семье Белл была традиция обсуждать за праздничным ужином, каким бы был наш идеальный подарок: повышение, новый автомобиль, отпуск или что-то вроде того. И когда мы заняли места за столом, я понял, чего хотел больше всего.
— Я хочу заняться чем-нибудь, — произнёс я, вспомнив, как лежал на скамье Джордана и фантазировал о далёких берегах и пыльных холмах.
— Так займись, — сказал Эйден. — Ты можешь сделать всё, что тебе захочется. У тебя же миллион учёных степеней.
Две. У меня их две.
— Значит, займусь, — решил я.
— И чем это будет? — спросила мама.
— Понятия не имею. Но это не здесь.
И через две недели я сидел на борту самолёта до Кении, направляясь в регион народности покот с целью рыть колодцы, впервые не убегая, а двигаясь навстречу чему-то.
***
Семь месяцев спустя
— Так ты теперь у нас ламберсексуал? (прим.: или дровосексуал — мужчина-горожанин, придерживающийся, в противоположность метросексуалу, нарочито грубого стиля в одежде и причёске: толстые свитера, фланелевые рубашки, рабочие ботинки, борода; хипстер, прикидывающийся дровосеком. Ламберсексуальность — проявление запроса общества на возврат
— Да пошёл ты.
Я бросил сумку в грудь Шона, чтобы порыться в карманах и найти немного мелочи для торгового автомата в аэропорту. «Доктор Пеппер» — фонтан молодости. Я чуть не заплакал после первого глотка сладкого, холодного, газированного напитка, который последний раз пил в аэропорту Найроби.
— В Африке разве нет газировки? — спросил Эйден, когда я забрал свою сумку и мы вышли из аэропорта.
— Видимо, и бритвы тоже, — добавил Шон, потянувшись к моей бороде и сильно дёрнув за неё.
Я ударил его по бицепсу, а он взвизгнул как девчонка.
Да, у меня была довольно длинная борода наряду со стойким загаром и значительно подтянутым телом.
— Больше никаких мальчишеских мышц, — заметил папа после того, как я вошёл в дом и он обнял меня. — Вот это наработанные настоящим трудом мышцы мужчины.
Мама только поджала губы:
— Ты выглядишь как Чарлтон Хестон в «Десяти заповедях».
Я чувствовал себя немного похожим на Моисея: чужаком и среди египтян, и среди мадианитян (прим.: полукочевой народ, упоминаемый в Библии и Коране. Считались потомками Авраама), чужаком везде. Позже той же ночью, после самого длинного душа в своей жизни (месяцы одноминутных прохладных душей привили мне глубокую любовь к горячей воде), я лёг на кровать и думал обо всём. Лица людей — рабочих и сельских жителей — с которыми я довольно близко общался. Я узнал, почему их дети были названы теми или иными именами, узнал, что они любят футбол и «Top Gear» (прим.: британская телепередача, посвящённая автомобилям), и узнал, кого из мальчиков хотел бы в свою команду, когда по вечерам мы играли в импровизированное регби. Работа была тяжёлой — они занимались строительством средней школы наряду с улучшением инфраструктуры водоснабжения — дни тянулись долго, и временами я чувствовал себя ненужным или чрезмерно нужным, иногда же труд был бессмысленным, словно спасение «Титаника» банкой из-под кофе, как сказал бы папа. А затем я отправлялся спать с кружащимися в голове молитвами и, проснувшись на следующий день, был свеж и полон решимости стать лучше.
Честно говоря, я бы не уехал, если бы во время ежемесячного звонка по спутниковой связи мама не рассказала мне о кипе писем о моём зачислении, ожидающей меня дома. Я действительно мог выбрать из моего списка лучших университетов; после долгих размышлений я решил вернуться домой и продолжить свой путь к получению степени доктора философии в Принстоне — не в католической семинарии, но меня это не волновало. Пресвитериане (прим.: последователи протестантского вероучения, выступающие за независимую от государства церковь, отвергающие власть епископа и признающие лишь пресвитера) были не так уж плохи.
Я вытащил из кармана чётки Лиззи и наблюдал за тем, как вращался крестик в свете приглушённых городских огней, пробивавшихся с улицы сквозь окно. Я брал их собой к покот и множество ночей засыпал, сжав бусины в руке, будто, держась за них, мог держаться за кого-то другого, вот только я не знал, к кому пытался оказаться ближе. Возможно, к Лиззи или к Богу. Или к Поппи.
Сны начали сниться на вторую ночь, сначала спокойные и предсказуемые. Грёзы о вздохах и плоти, бывшие настолько реальными, что я просыпался с её запахом в ноздрях и её вкусом на языке. Потом они превратились в странные зашифрованные видения из табернаклей и хуп, танцевальных туфель и опрокинутых стопок книг. Ореховые глаза, блестящие от слёз, и опущенные вниз в бесконечном несчастье уголки красных губ.