Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль
Шрифт:
— Славно. Превосходно. Бодрый, здоровый. Ну, отвечай!
— Бог свидетель, господин офицер, я до крайности слаб здоровьем и…
— Вздор. Ахинея. Здоров как дуб. Силен как бык. Верно я говорю? И предан отечеству. Знает свой долг. А ну, отвечай, парень, не то велю расстрелять тебя на месте.
— Боже, храни короля!
— Славно. Славно. Предан отечеству. Внемлет зову труб. Есть сердце в груди. Мужество. Верно я говорю?
— По правде сказать…
— Рад понюхать пороху и маленько пролить кровь на поле чести. Не
— Боже сохрани…
Фельдфебель сновал вокруг своей жертвы, костлявыми пальцами щипал ее за ляжку. Потом угостил Германа хлыстом по щиколоткам, чтоб посмотреть, каков он в прыжке. И недовольно заворчал.
А Герману вдруг забрезжила ужасная правда. Прыгая через хлыст, он завопил что есть мочи:
— Караул! Убивают! Разбой! Не хочу!
Фельдфебель, склонив голову набок, наблюдал за ним. Мигали жгучие перчинки-глаза. По лицу через равные промежутки времени пробегала судорожная гримаса.
— Славно, славно. Скачет как серна. Вопит как полевой лазарет. Хорошие легкие. Вали его. Давай, Фриц. Вали его с ног.
Белобрысый ткнул мушкет Герману между икр и повернул. Герман рухнул как подкошенный. Фельдфебель мигом взгромоздился на него.
— Ну вот и славно. Ишь, жирком оброс. С голоду не помирает. Славно.
Герман чуть не задохнулся от омерзения. Жесткие фельдфебельские руки, точно голодные крысы, шныряли у него под одеждой, ощупывали, тискали, оценивали. Сунулись в пах, проверить причинное место — сухое ли и плотное ли.
— Славно. Французов нету. Есть грыжа. Н-да. Долго не протянет. Мозгляк. Ну да ладно, сойдет.
Горчично-желтая физиономия с недоброй кривой ухмылкой наклонилась вперед, будто фельдфебелю вздумалось расцеловать нового рекрута. Он открыл Герману рот, осмотрел зубы, понюхал.
— Фу! Вонища, как в Лейтене{70} на третий день после боя. Ну и ладно. Не беда. Переверни-ка его.
Белобрысый мыском сапога перевернул Германа. Фельдфебель крепко пнул его в поясницу. Герман взвыл от боли.
— Славно, славно. Добрых девяносто плетей выдюжит. Годен. Берем что есть. В нынешние-то времена.
Фельдфебель слез со своей добычи и огрел Германа хлыстом по физиономии.
— Вставай! Сми-ирно! Ты зачислен в доблестную армию Его величества!
Герман неуклюже поднялся, всхлипывая от унижения и подпрыгивая, потому что хлыст не унимался, и заголосил:
— Караул! Я священник! У меня освобождение! Не положено мне воевать!
— Что-о? Никак изменник? A-а? Отвечай!
— Боже, храни короля! Но я не хочу! У меня освобождение!
Фельдфебель опустил хлыст. Дрожа и всхлипывая, Герман расстегнул ворот сюртука и ткнул пальцем в грязные брыжи. Фельдфебель наклонил голову набок. Угол рта у него дергался. Желтое морщинистое лицо потемнело от злости.
— Священник. А ну, скажи что-нибудь по-латыни. Живо. По-латыни.
— Vade retro spiritus infernalis! [40]
— Латынь.
40
Изыди, дух преисподней! (лат.)
Он быстро обернулся и начал охаживать хлыстом своих гренадеров, вымещая на них досаду. А те покорно стояли с мушкетами у ноги и тупо глядели прямо перед собой. Солдатские будни. Красные мундиры курились пылью.
— Вольно.
Фельдфебель, снова шустрый и бодрый, зажал хлыст под мышкой и утер потный лоб.
— Ну вот и ладно. Стало быть, гуляете, пастор? А? Славно. Виноват, ошибочка вышла. Стать у вас самая что ни на есть военная.
— О, вы преувеличиваете…
— Нет-нет, совершенно военная. Чисто Геркулес — поступь тяжелая, глаза как ружейные дула.
Герман втянул живот и выпятил грудь, даже дышать стало трудно.
— Н-да, я и раньше слыхал, будто есть во мне что-то этакое. Поди, и батальоном смог бы командовать, ежели что. Врожденные таланты, если позволительно так говорить о себе.
Фельдфебель подошел ближе, потер руки. Глаза-перчинки оживленно блеснули.
— Славно. Славно. Хорошо сказано. Есть, есть сердце в груди! Желаете исполнить свой долг, а? Вера и обет. Еще не поздно сменить жизненную стезю. Маршальский жезл в ранце. Дворянская грамота и красные выпушки. Ну как?
— Нет, Боже сохрани, я не это имел в виду…
— Негоже торчать в комнатах да плесневеть. Комнатный фрондер, а? Надобно знать свое место. Принять решение.
— Мне теперь пора идти…
— Может, на всякий случай достанем контракт, а? Пять талеров на руки. Ну как?
— Нет-нет, я не хочу, я рукоположен в сан, у меня освобождение.
Герман расправил брыжи и постарался принять самый пасторский вид. Фельдфебель нахлестывал свои сапоги.
— Н-да. Ничего не попишешь. Не разглагольствовать же тут целый день. Этак ведь все крестьяне успеют по стогам попрятаться. Предупреждаю, пастор. Ни слова о том, что мы здесь. Ясно?
— Конечно-конечно. Боже сохрани…
— Вы, пастор, добрый патриот. Верно я говорю?
— Боже, храни короля!
— Хорошо сказано. Славно. Прочтите-ка молитву.
— Виноват, я…
— Молитву. Молитву. Прочтите молитву. По-вашему, мы, солдаты, не такие же добрые христиане, а? Живо, читайте, пока вся деревня не разбежалась.
Герман сложил ладони и начал читать молитву, варварски калеча ее по причине стучащих зубов. Гренадеры благоговейно сняли шапки, склонили белые пудреные парики. Фельдфебель, нетерпеливо гримасничая, глядел в тулью своей шляпы.