Пастух и пастушка
Шрифт:
— Там! — буркнул из-под картуза Мохнаков.
— А как же его фамиль? И чо он сочинил?
— Горе без ума! — усмехнулся Корней Аркадьевич.
— «Горе от ума» написал Грибоедов, — не шевелясь и не глядя ни на кого, тусклым голосом произнес лейтенант Костяев: — В Шепетовке родился Николай Островский и написал он замечательную книгу «Как закалялась сталь».
— Благодарствую! — приложил руку к сердцу Ланцов.
— Что за люди? — с досадою хлопнул себя по коленям Пафнутьев: — Где шутят, где всурьез? Будто на иностранном языке говорят, блядство.
— А такие, как ты, чем меньше понимают, тем спокойней
— Зачем тоды бают: ученье — свет, неученье — тьма?
— Смотря кого и чему учат.
— Убивать, например, — снова едва слышно откликнулся Борис.
— Самая древняя передовая наука. Но я другое имел в виду.
— Уж не марксистско-ленинскую ли науку? — насторожился малограмотный, но крепко в колхозе политически подкованный Пафнутьев.
— Я ученье Христа имел в виду, учение, по которому все люди — братья.
— Христа-то хоть оставьте в покое! Всуе да на войне… — поморщился Костяев.
— И то верно! — решительно поднялся с земли старшина Мохнаков. — Разобрать имушшество! Ш-гом арш! Запыживай, славяне. Берлин недалеко.
Появился на передовой капитан из какого-то штабного отдела, молодой еще, но уже важный. Он принес ведомость на жалованье. Солдаты шумно изумлялись — им, оказывается, идет жалованье. Расписались сразу за все прошедшие зимние месяцы, жертвуя деньги в фонд обороны. После этого капитан прочитал краткую лекцию о пользе щавеля, о содержанки витаминов в клевере, в крапиве, так как последнее время с кухни доставляли зеленую похлебку, поименованную бойцами дристухой. Солдаты грозились заложить гранату в топку кухни. Лекцию насчет пользы витаминов капитан провел как бы в шутку и как бы всерьез, на вопросы отвечал шуткою, но построжел, когда его спросили: не с клевера ли у него брюшко? От больного сердца, сообщил капитан. Бойцы и это сообщение почли шуткой, очень удачной, и главное, к месту. Разговор сам собою перешел на второй фронт. Крепкими словами были обложены союзники за нерасторопность и прижимистость — все сошлись на том, что из-за них, подлых, приходится жрать зеленец и переносить, все более затягивающиеся временные трудности.
Капитан пострелял из снайперской винтовки по противнику, даже в легкую атаку на село сходил, занявши которое, солдаты подшибут гуся, якобы отбившегося от перелетной стаи. Важный капитан понимающе посмеивался, глодая вместе с бойцами кости дикого гуся.
Мясцом капитана попотчевал Пафнутьев. Он притирался к гостю, таскал его багажишко, выкопал ему щель, принес туда соломки, вовремя, к месту интересовался: «Может, еще покушаете, товарищ капитан? Может, вам умыться наладить?»
Увел Пафнутьева капитан с собой. «Кум с возу — кобыле легче!» — решили во взводе.
Во время затиший Пафнутьев навещал родную пехоту, всех без разбору угощал папиросами из военторга. Поболтав о том о сем, поотиравшись на переднем краю, он уволакивал узел трофейного барахла: одеял немецких, плащ-палаток, сапог. Барахлишко — догадывались солдаты — Пафнутьeв менял на жратву и выпивку, cловом, ублажал начальство. И ублажил бы, да заелся.
Мохнаков мрачно бухнул Пaфнутьеву:
— Ты вот что, куманек! Или выписывайся из взвода, или бери лопату и вкалывай до победного конца. Уж двадцать лет как у нас холуев нет.
— Холуев, конечно, уж двадцать лет как нет, — не вступая в пререкания
Мохнаков взял Пафнутьева за ворот гимнастерки, придавил к стене траншеи, поднес ему гранату-лимонку под нос и держал гостя так до тех пор, пока тот не захрипел.
— Понюхал?! — старшина подкинул вверх и поймал гранату. — Все понял?
— Как не попять? Ты так выразительно все объяснил.
— Тогда запыживай отсюдова!
— Я-то запыжу, — отдышавшись, начал мять папироску пляшущими пальцами Пафнутьев. Закурив, он уставился на трофейную зажигалку, излаженную в виде голой бабы со всеми ее предметами и подробностями. Огонь у нее высекался промеж ног. — Я-то запыжу, — убирая зажигалку в нагрудный карман, нудил Пафнутьев. — Вот как бы ты вместе с Борeчкой не запыжили туда… — кивнул он головой на нейтралку, где с ночи лежали и мокли под дождем убитые штрафники.
Старшина снова хотел дать ему гранату понюхать, но в это время его кликнули к командиру, и он, погрозив пальцем Нафпутьеву: «Мотри у меня!» — удалился. «Да, а если не потрафишь товарищу капитану, да ежели он сюда меня вернет, да ежели бой ночью…»
— Не стращай девку мудями, она весь видала! — задергался, завизжал Пафнутьев. Однако Мохнаков его уже не слышал.
Между тем наступление продолжалось, хотя и шло уже на убыль. Части переднего края вели бои местного значения, улучшали позиции перед тем, как стать в долгую оборону.
Из штаба полка было приказано взводу Костяева разведать хутор, если возможно, захватить высотку справа от него и закрепиться. Мохнаков день проторчал в ячейке боевого охранения, с биноклем — высматривал, вынюхивал. Ночью, тихонько ликвидировав ракетчиков и боевое охранение немцев, пробрался с отделением автоматчиков в хутор, поднял невообразимый гам и пальбу, такую, что хутор фашисты в панике оставили, и высотку тоже.
Стрелки забрались в избы, от которых тянулись ходы сообщений на высотку, и блаженно радовались тому, что не надо копать. На высотке брошен был живехонький еще наблюдательный пункт, даже печка топилась в блиндаже, на ней жарились оладьи, телефон был подсоединенным. «Гитлер капут!» — орали в телефон бойцы, макая горячие оладьи в трофейное масло, вкус которого они начали забывать. С другой стороны им отвечали: «Русиш швайне!»
Вырывая друг у дружки трубку, удачливые автоматчики лаяли немцев, дразнили их, чавкая ртом, потом пели похабные песни с политическим уклоном.
Поверженный противник не выдержал полемики и телефон свой отцепил, пообещав сделать русским Иванам «гросс-капут».
Тут как тут явились на отвоеванный НП артиллеристы и выперли веселую пехоту из уютного блиндажа. Коря артиллеристов: всегда, мол, мордатые заразы лезут на готовенькое, стрелки подались в хутор и начали варить картошку, возбужденно рассказывая друг другу о том, как остроумно беседовали с фрицем по телефону.