Шрифт:
Арлен поцеловал пальцы матери и отпустил. Она легла, перевела взгляд с него на младшего сына. Одними губами шепнула:
– Ступайте, – и закрыла глаза.
Ветхая фигура, будто выточенная из сухого дерева, замерла между корнями.
У Арлена защемило сердце.
Брат ткнул его локтем в бок: мол, пойдем. Арлен не шелохнулся. Застыл, не отрывая глаз от ее льняного платья – мох расползался по юбке желтыми узорами, сквозь ткань пробился оранжевый клевер.
Мать исчезала в объятиях Леса.
Старики уходили тихо. Всегда. Едва начинали чувствовать, что берут больше, чем отдают. Целовали на прощание детей, обнимали внуков. Привязывали ленту или пояс к ветвям Зеленого Хранителя, ложились у него на землю, укрывались мхом-одеялом. Ждали, пока над ними сомкнутся корни, – и уже не слышали благодарный шелест Леса.
Ни гнева, ни обид, ни сожалений. Это не было данью. Никто не заставлял стариков отдавать Лесу последние годы. Просто издревле повелось так благодарить его за вечное лето, за сытую и спокойную жизнь, за уютный дом под густыми кронами.
В детстве Арлен не понимал, для чего взрослые уходят. Ему было пять, когда отец потерял на охоте руку и попросил мать отвести его к Зеленому Хранителю.
«Лечиться», – подумал Арлен.
Но мать вернулась одна. Села на пороге, прижала к себе обоих сыновей и не отпускала до самого заката.
Тогда-то она впервые и рассказала им о Лесе.
Брат слушал ее с раскрытым ртом, а Арлену легенда показалась несправедливой. Ведь Лес – несокрушимый великан, а люди – хрупкие игрушки. Если Зеленый Хранитель заботился о них, почему не вылечил отца и взял у него остаток жизни? Зачем ему принимать в подарок подобную ничтожную человеческую благодарность?
Лишь повзрослев, Арлен осознал, насколько она важна.
Зеленый Хранитель оберегал деревню от наваждений. Запутывал порождения кошмаров в чаще, топил в болотах, бросал на растерзание хищникам.
Лес был могуч. Однако – не вечен. Поэтому люди сами уходили в его корни и засыпали с чувством бесконечной признательности за подаренное благоденствие. Их искреннее «спасибо», добровольно отданное непрожитое дыхание, превращалось в эликсир долголетия для Зеленого Хранителя.
Неужели Лесу хватало этого?
Мать ответила бы Арлену: «Озеро рождается из капель».
Брат потянул его за руку:
– Пойдем. Все смотрят.
– Погоди, Фелан.
– Старики уходят – обычное дело, – Фелан упрямо наклонил голову.
Арлен со вздохом поднял руку, чтобы растрепать вихры на его макушке, и вдруг удивленно вскинул брови.
В русых волосах брата запутался кленовый лист. Однако не сочный, изумрудный. Другой, каких Арлен прежде не видел: темно-алый и почти багровый, точно свернувшаяся кровь.
Он взял лист двумя пальцами и нахмурился.
– И меня еще «младшеньким» называет! – Фелан закатил глаза, схватил его за запястье и потащил прочь.
– Погоди, ты раньше видел?.. – попробовал остановить брата Арлен, но споткнулся и растянулся на земле.
Фелан разжал пальцы, раздраженно передернул плечами и направился к стайке подростков неподалеку.
У него давно была своя компания. Порой Арлен думал: Фелану неважно, что за ее пределами. Как сейчас, когда мать ушла, а для брата всё словно осталось по-прежнему.
Что-то изменилось.
Дело было не в прощании с матерью. Арлен с грустью вспоминал родное лицо – безмятежное, со смеженными веками, окрашенное вечерним золотом, – но не тосковал по ней. Его печаль родилась из любви и теплых воспоминаний.
Дело было в красках. Безбрежно-зеленый гобелен Леса тронули гётит и киноварь, кроны потемнели. С каждым днем Арлен находил в сетях больше желтых и красных листьев.
Как и мать, он растягивал между деревьями веревочные паутинки. Сети поднимались от земли к дуплам, мостами расходились от лавок к мастерским, а от тех – к площадкам на развилках стволов, где баловались дети. Тропинки опутывали поселение, словно ребенок поиграл с пряжей. Люди карабкались по ним, гуляли, отдыхали в бечевочных гнездах.
Арлену нравилась его работа. Сети приносили жителям радость. Время от времени кто-нибудь останавливался и делился с ним тем, что на душе.
В последнее время всё чаще тревожным.
– Холодно, – жаловался пожилой травник. – Ветер пронзительный…
– Возраст сказывается, – успокаивал Арлен.
– Верно…
– Вечереет раньше. Никогда по темноте домой не приходил, – хмурился старшина охотников.
– Увлекся, а? – смеялся Арлен. – В следующий раз не несись за оленем сбивая ноги!
– О, дерзкий! Но прав, думаю… Стрел-то сколько истратил!
– Крона нашего дерева целиком пожелтела, – сказала Имоджена, присев возле Арлена на ветку. Свесила ноги в облаке синих шаровар, перекинула смоляную косу через плечо, принялась теребить кончик. – Прежде подобного не случалось.
– Не переживай. Мама рассказывала, как однажды свернул родник под корнями Зеленого Хранителя. Вода на что-то наткнулась – листья полгода золотились!
– А не врешь? – девушка свела к переносице брови.
Арлен посмотрел в строгие голубые глаза и отрицательно покачал головой.
Он всех успокаивал, особенно любимую Имоджену. Однако его собственное смятение росло.
Погода и время изменились вместе с красками. Арлен и сам обращал внимание, что утра теперь холоднее, а солнце поднимается не столь высоко. В воздухе мелькали первые всполохи беспокойства: пока блеклые, слабые, ощутимые только одиночками, чьи мысли нередко замирали в молчании.
Арлен обходил поселение и с нарастающей тревогой убеждался, что всё становилось другим.