Шрифт:
И небеса прославят чудные дела Твои,
Господи
(Пс. 88, 6).
Колокольные звоны плыли над куполами монастырских храмов, над огромными, как зеленые острова, деревьями, над яблоневым садом на Святой горке; мягко обтекали костры древних башен и тонули в толще крепостных стен. Казалось, их источник находится не на земле, а где-то за облаками, и это там, высоко в небе, развешены колокола, в которые ударяют невидимые небесные звонари, рождая преображающие мир звуки. А внизу небесное
Если бы это шествие изображал художник, то, прежде всего, отразил бы на полотне изумрудную свежесть дороги, выстланной луговыми травами и цветами, а поверх зеленого нанес бы мазки небесной лазури, запечатленной в голубых облачениях духовенства; золотые искры в архиерейских митрах и панагиях, рапидах и крестах, хоругвиях и ризах икон; солнечные луковки над янтарными стебельками свечей; пеструю сумятицу лиц и выражение счастье на них. Нашлись бы только подходящие краски в палитре художника…
«В рождестве девство сохранила еси, во успении мира не оставила еси, Богородице…» – каждый поющий стремился вложить в молитву глубину своих чувств. «Преставилася еси к животу, Мати сущи Живота…» – слова плыли над лугами и холмами, над стерегущими время крепостными башнями, простирались к горизонту.
Крестный ход двигался, он охватывал кольцом монастырские стены, и когда на площади перед Святыми вратами появилась глава, его конец эту площадь едва успел покинуть. Находящаяся в начале шествия Икона Успения Пресвятой Богородицы, как великое чудо веры, одаривала всех невидимыми глазу благодатными осияниями. Взмахивали кропилами священники, разбрасывая по сторонам струи святой воды. А где-то все также бодро, словно и не было долгого, с подъемами и спусками, хождения, пели:
«В молитвах неусыпающую Богородицу и в предстательствах непреложное упование гроб и умерщвление не удержаста: якоже бо Живота Матерь к животу престави во утробу Вселивыйся приснодевственную».
Собрание молящихся на площади умножалось, и не то, что яблоку, крохотной косточке от чёток упасть, казалось, уж было некуда. А народ все пребывал. Кто-то из духовенства возгласил величание, и множество голосов подхватили рожденные в глубине столетий слова:
«Величаем Тя, Пренепорочная Мати Христа Бога нашего, и всеславное славим Успение Твое».
Еще не кончилась в чашах вода, и кропила обращались в сторону кричащих: «Сюда, сюда!», а небо, как будто проявляя собственное попечение, уж набухало вышней влагой. Первые капли дождя, не достигая земли, утонули в плотной человеческой массе. Но тучи сгущались, и робкий дождик обратился в ливень, который загремел по крышам, кронам деревьев, распустившимся куполам зонтов; заревел, устремляясь в провал спускающейся вниз дороги, откуда еще подтягивались последние ряды Крестного хода.
Разверзшееся небо рушилось вниз, в человеческое море, которое, переполняясь, ходило волнами, вскипало, поднималось лавиной, но не от страха, а от восхищения и восторга: «Радуйся, Предстательнице к Богу, мир спасающая; Радуйся, Заступнице, роду христианскому от Бога дарованная!»…
Достигнув высоты накала, ливень вдруг оборвался. Облака, как театральный занавес, раздвинулись по сторонам, и благословляющая десница солнца залила золотом кипящую Крестным ходом площадь. И не было в сердце иных побуждений и желаний, как только восклицать: «Радуйся, Обрадованная, во Успении Твоем нас не оставляющая!»
* * *
После обеда площадка у автостанции бурлила от обилия пассажиров. Не умещающие на скамейках отъезжающие сидели на собственных сумках или просто на застеленном газетами асфальте. Очередной автобус задерживался, расползались слухи, что на трасе какая-то авария. В автопавильоне рядом с кассой на соединенных в ряд пластмассовых креслах расположились женщины с детьми. Одна из них, черноволосая, похожая на молдаванку, уговаривала мальчика лет шести съесть банан.
– Ванюша, милый, скушай, и Боженька пришлет тебе машинку, – сладким голоском обещала она.
– Нет, хочу мороженное, – недовольно морщил лицо мальчуган.
– Мороженное ты уже кушал, теперь надо банан, а то животик заболит.
– Нет, не буду банан, купи мороженное, мороженное! – продолжал ныть ребенок.
Диалог обещал быть долгим, но тут вмешалась сидящая рядом женщина, на вид лет сорока – сорока пяти, крупная, с правильными, хотя и несколько грубоватыми чертами лица.
– Ванечка, а ты был на Крестном ходу? – спросила она. – Видел там солдата-казака с черными усами и саблей на боку?
Мальчик замолк, настороженно посмотрел в ее сторону, но отвечать не спешил.
– Этого солдата владыка назначил в охранение, потому что он сильный и смелый. А есть он любит, я видела на трапезе, кашу, овощи и фрукты. И бананы он любит. А если бы он ел одно мороженное, то у него выросли бы не усы, а большой живот.
– Как у Робин Бобин Барабека? – спросил мальчик.
– Вроде того, – согласилась женщина и улыбнулась. Улыбка у нее была той природы, что преображает человека в гораздо лучшую сторону. Поэтому, улыбнувшись, женщина помолодела и превратилась почти что в настоящую красавицу. Это не осталось не замеченным.
– А ты не с «Поля чудес», не от дяди Лени? – с серьезным видом поинтересовался Ваня.
– Нет, я не от дяди Якубовича, видела его только в телевизоре. А почему я должна быть с «Поля чудес»?
– Мама говорит, что если я буду есть творог, дядя Леня даст мне приз, – охотно объяснил мальчик.
– А как твою маму зовут?
– Вероника, – громко объявил Ваня, – а мой папа президент, он на Святой Земле живет.
– Это правда? – удивилась Ванина собеседница и взглянула на его мать. Та виновато пожала плечами и, наклонившись, тихо шепнула:
– Мы в разводе.
– Ясно, – кивнула женщина и представилась: – Прасковья.
– Мама говорит, что папа уехал в самые дальние края на важную работу, – между тем продолжал объяснять мальчик, – самые дальние края – это Святая Земля, а самые важные люди – президенты.
– Теперь поняла, – опять улыбнулась Прасковья.
– Мы на Успение приехали с Ваней, да вон, с родственницей тетей Марусей, – Вероника указала куда-то в другой угол павильона, – из Дятьково мы, это Брянская область.