Пастыри. Четвертый поход
Шрифт:
И в то же мгновение, взмахнув крыльями, тварь взлетела над дорогой – и исчезла в снежной круговерти.
– Почему... он улетел? – еле ворочая деревянным языком, проговорил Илья.
– Его позвали! Орда, что вышла из Колодца, торопится – Губивец спешит за Наперстком, и ему может понадобиться помощь. Оставим разногласия, живущий и смертный. Нам тоже надо торопиться! – судорожно сглотнув, ответил Пастырь.
– Ты поможешь мне спасти Яну? – Голос Ильи обрел твердость, и он решительно посмотрел в зеленые глаза Удбурда.
– Ты хочешь заключить
В словах Пастыря Илье почудилась ирония, но он и не думал уступать:
– Да! Я везу тебя, помогая тебе, а ты спасешь мою женщину, помогая мне. Все честно!
– Честно... Вы, живущие и смертные, всегда стремитесь к честности, но живете обманом... Хорошо! Силой Нового Пути клянусь – я помогу тебе. Но и ты должен поклясться, что не предашь!
Удбурд сделал паузу, внимательно глядя на Илью, и закончил:
– Поклясться жизнью твоей женщины!
– Клянусь... Клянусь жизнью...
– Поспеши, живущий и смертный! Я уже говорил тебе – время, как всегда, очень дорого!
Илья никак не мог сформулировать свою клятву. Ему чудился какой-то подвох в словах Пастыря, но с другой стороны, тот поклялся первым, поклялся тем, что было для него самым дорогим – своим проклятым Новым Путем...
И Илья решился:
– Жизнью Яны клянусь – и я помогу тебе, Удбурд!
Пастырь скривился:
– Не пачкай моего имени. Для тебя я – почитаемый эрри. Но клятва твоя принята! Поехали!
Несколько секунд спустя «Троллер» вновь мчался сквозь метель, приближаясь к Средневолжску.
– И за какие такие заслуги я должен называть тебя «почитаемый»? – Илью задели слова Удбурда.
– А ты не понимаешь? – Пастырь улыбнулся уголком рта. – Вы, живущие и смертные, удивительно ограниченные существа...
– Вот-вот! Сперва ты меня и все человечество заодно называешь дураками, а потом хочешь, чтобы я тебя называл «почитаемый»!
– Ну хорошо! – Удбурд хлопнул в ладоши и повернулся к Илье: – Я объясню тебе, если ты сам не способен к такому простейшему анализу. Ответь мне: раб почитает господина? Слабый – сильного? Бедный – богатого? Наконец, сын почитает отца?
– Насчет последнего – хороший сын, конечно же, почитает, – Илья кивнул.
– А за что он почитает своего патера?
– Ну как... За то, что подарил ему жизнь, любит, воспитывает, помогает во всем, учит уму-разуму.
– Поразительно! – саркастически воскликнул Удбурд. – Поразительно, как в вашей иррациональной стране все перевернуто с ног на голову! Запомни, живущий и смертный: во всем цивилизованном мире сын почитает отца за то, что отец для него – сильный и богатый господин.
– А если не повезло мальцу и папашка у него – кривой безногий нищий, калека? – Илья на секунду отвлекся от дороги и подмигнул Удбурду.
– Все просто – такой не должен иметь детей, а если и имеет, то они вольны не считать его отцом...
– Фашисты вы все там, на вашем Западе, – убежденно сказал Илья, – лицемеры с двойными стандартами. Отец есть отец – всегда и везде. А какой он... Родину и родителей не выбирают.
– Любовь – не поддающееся логике понятие, – сухо проскрипел Удбурд, – но вернемся к нашей проблеме. Я переведу объяснение в другую плоскость: юный и невежественный должен ли почитать опытного и мудрого?
– Ну... в общем, да, тут ничего не скажешь! – Илья развел руками и тут же торопливо схватился за брошенный было руль – «Троллер» вильнул, попав колесом в выбоину.
– Так изволь именовать меня «почитаемый», ибо я во много раз старше и мудрее тебя! – торжественно воздел сухой желтоватый палец вверх Пастырь.
– У нас в России, – сварливо начал Илья, – старших принято называть по имени-отчеству! И тут я не буду отказываться – говори имя своего отца, и я буду обращаться к тебе, как у нас положено.
А вот что касается мудрости... Ты меня прости, но вы все там, в вашем Пастырлянде, дураки...
– Это еще почему? – возмутился Удбурд.
– Нельзя решать за людей, что им делать. Они, ну, то есть мы, люди, от этого дичают. А дикий человек – это страшно. Однажды весь ваш чистенький разжиревший Запад вдруг встанет на дыбки и разнесет вдребезги тот кукольный домик, что вы для него построили.
– Это домыслы, живущий и смертный! – после непродолжительного молчания изрек Удбурд и добавил: – Разрешаю тебе обращаться ко мне просто: Пастырь.
– Вот спасибочки, вот уважил, век не забуду вашей милости... – пробормотал Илья себе под нос, нервно посмеиваясь.
Километров десять они молчали, а потом Илья задал давно его мучивший вопрос:
– Слышь, Пастырь... А как так случилось, что я не забыл всего того, что было в сентябре? Янка вон вроде забыла, Громыко тоже, а я – нет!
– Все просто, живущий и смертный! Я знал, что ты мне понадобишься, и посчитал неразумным лишать тебя памяти. Поэтому я перехватил Пирамиду Забвения и исключил тебя из персон, на которых она была нацелена...
– Так ты все знал с самого начала?! – вытаращился на Уд бурда Илья. – Так какого же... Или опять – хитроумный план? Да?
Пастырь в ответ неопределенно покачал головой, но ничего не сказал...
– Не может ли твоя машина ехать побыстрее? – спустя какое-то время спросил Удбурд. – Мы рискуем опоздать...
– Сейчас попробуем... – и Илья, махнув рукой на чувство самосохранения, – чему быть, того не миновать! – принялся выжимать из джипа все его лошадиные силы.
Они ворвались в Средневолжск и пронзили его насквозь, как спица пронзает клубок ниток. Краем глаза Илья заметил, что в городе происходит что-то странное – по неожиданно темным улицам бегали люди, в окнах домов отражались багровые отблески не то костров, не то пожаров. Но задумываться об этом, а уж тем более останавливаться и выяснять, что тут происходит, было недосуг. Желание поскорее освободить Яну из рук Рыкова и покончить с этим делом подстегивало Илью, и он вцепился в руль, думая лишь об одном – не вылететь бы с дороги в такой буран...