Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита
Шрифт:
Основную суть дифференциального исчисления я уразумел довольно быстро. С интегральным тоже особых проблем не было, но особенно глубоко я решил в него не погружаться. Во всяком случае, корпеть над взятием интегралов очень уж не хотелось. Я и сейчас к этому не расположен. К чему? Загляни в соответствующий справочник и получай готовый ответ. Вот только по ходу научной практики может попасться такой интегральчик, что его ни в каком справочнике не отыщешь, а отыщешь, так рад ответу не будешь.
Моя тяга к поглощению информации, неплохая от природы память (некоторые считали – даже отличная) и ярко выраженная экстравертность довольно неоднозначно воспринимались окружающими. Одних эти мои качества явно раздражали, особенно, если учесть мой зычный голос и стремление поделиться знаниями, когда об этом меня не просили. К тому же и еврейская «подсветка» в раздражении окружающих играла определённую роль, если даже эти окружающие сами были евреями или с еврейскими кровями. У других моя мини энциклопедичность, наоборот, вызывала известное уважение. Ко мне частенько обращались за той или иной информацией, начиная вопрос такими вот словами: «Ты вот всё знаешь…» или «Вы, наверное, все законы знаете…». Впрочем, даже те, кто
О математике мы ещё поговорим не раз, – когда я буду повествовать о других периодах моей жизни. Тут лишь напомню. Считать до нескольких тысяч я научился самостоятельно, будучи воспитанником детского сада. Азы дифференциального исчисления я постиг самостоятельно ещё учеником средней школы. В моей натальной карте Меркурий находится в своём знаке – в Близнецах. Астрология этот факт трактует следующим образом: человек в своей жизни будет много заниматься математикой, но никакого ощутимого материального дохода от этого не получит. Так это и случилось. Увы! Увы! Если я и получал какие – то материальные дивиденды, то исключительно со стороны, откуда мне их получать совсем не хотелось. В моей натальной карте Юпитер (богатство), находящийся в «Стрельце», то есть в своём знаке, был намертво поражён Сатурном, а вот восходящий узел Луны расположен в доме «Смерти». Такое расположение восходящего узла говорит о получении наследства. Приведу ещё несколько любопытных фактов. На бугре Юпитера моей левой руки, бугре явно дегенеративном, явственно просматривается знак Стрельца (лук со стрелою), причём конец стрелы направлен в обратную сторону от бугра Сатурна. Если принять во внимание ретроградность Юпитера в моей натальной карте, то направление острия стрелы в данном случае полностью соответствует обратному движению этой планеты в моём гороскопе. С другой стороны, линии Сатурна на обеих ладонях моих рук заканчиваются кистями, сулящими, в свою очередь, фатальное получение материальных благ в конце жизни. Вот будут валиться на голову, и всё тут. А однажды, много лет назад, когда я ещё материально нуждался, некий голос во сне сказал мне: «Будешь очень богат!». Не знаю, как насчёт «очень», но пока весьма небеден. Кстати, считается, если во сне некто невидимый что-то говорит тебе, то это голос самого Бога! Так что, что хотите, то думайте. А вообще-то примите к сведению, Альберт Эйнштейн очень увлекался астрологией, и, следовательно, мне, как его в некотором роде двойнику, сам Бог велел обратить на неё внимание.
Представляю, как у некоторых взметнутся вверх брови, когда они прочтут вышеприведенную фразу относительно моей мистической связи с гениальным учёным. В этой связи мне сразу же вспоминается рекомендация графа Алексея Толстого (Алексея Николаевича), касающаяся одного из писательских приёмов, способствующих созданию интереса к повествованию. Суть его заключена в следующем. Желательно ввести в состав персонажей романа некоторое широко известное историческое лицо, не уделяя ему, однако, много времени. Персонаж этот на страницах произведения должен быть всего лишь слегка обозначен, так сказать, должен только разок – другой скользнуть по ходу действия. Так вот, Альберт Эйнштейн для меня в моём автобиографическом романе исполняет на первый взгляд роль именно такого персонажа, но это только на первый взгляд. Интерес, конечно, интересом, вот только моя творческая научная жизнь оказалось тесно связанной с научными открытиями этого гениального учёного, а некоторые факты нашей биографии и ненаучного характера оказались весьма сходными. В своё время они будут приведены мной. Под двойниками я понимаю тут не внешнюю схожесть с каким – то реальным лицом или фантомом, а мистическую связь, именно мистическую, с каким – то вполне реальным лицом, связь, выливающуюся в конечном итоге, в сходство биографических фактов.
Впервые об учёном по имени Альберт Эйнштейн я узнал, будучи учеником десятого класса. Имя это упомянул наш преподаватель физики по фамилии Лебедев (прости, Господи, запамятовал его имя и отчество). Физику очень не нравился учебник по этому предмету, написанный профессором Соколовым. Автора учебника Лебедев, кстати, прошедший фронтовым шофёром Великую Отечественную войну, назвал доморощенным учёным, не идущим ни в какое сравнение с Альбертом Эйнштейном. Тем не менее Эйнштейн в этом учебнике Соколовым упоминался, в частности, в книге фигурировала знаменитая эйнштейновская формула Е=mc2. Услышав впервые в жизни это имя, я ровным счётом ничего не ощутил, как, впрочем, ничего не ощутил и в апреле 1955 года, когда на лекции по общей физике профессор Равич объявил о смерти Эйнштейна и предложил почтить его память минутой молчания. Какой – то Эйнштейн, то ли дело Ньютон или Ломоносов. А о мистических двойниках я узнал много-много лет спустя, где-то в девяностых годах ушедшего века. Должен тут заметить: мистический элемент в моём повествовании о школьном периоде не полностью исчерпан – есть ещё, о чём рассказать.
Я уже писал о «закрытом тригоне», фигурирующем в моей натальной карте (гороскопе) и свидетельствующем о защите от серьёзных жизненных напастей, вплоть до смертельно опасных. О некоторых из них я уже рассказывал. Пришло время поведать ещё о двух. Они случились во дворе домов, в одном из которых я жил.
Во времена моего детства и отрочества Краснопресненский район Москвы (ныне Пресненский) являлся столичной окраиной, застроенной в основном деревянными строениями, преимущественно одноэтажными. Словом, трущобы и трущобы. Сегодня от них не осталось и следа, а Пресненский район влился фактически в центр столицы. С моим четырёхэтажным, каменным домом (после надстройки он стал пятиэтажным) соседствовало двухэтажное деревянное строение, жильцы которого соорудили у себя во дворе сарайчики, где содержали разнообразный скарб, а частенько и живность, поросят, например. Кстати, во время и после войны свиней держали по всей столице. Кроме этих сарайчиков во дворе соседского дома располагались небольшой гараж, где держалась легковая машина М- 1 («Эммочка»), и деревянный, ветхий домишко, в котором жила татарская семья Садековых. Моё первое весьма опасное приключение оказалось связанным с этой самой «Эммочкой», а второе с одним из сарайчиков во дворе. В одном случае я мог бы оказаться с переломом кости правой ноги, в другом случае – вообще распроститься с жизнью. Бог миловал дурня. Ни перелома голени, ни перелома основания черепа, ни сотрясения мозга. Сначала о голени.
Однажды владелец легковушки вывел её из гаража, решив отправиться в город по каким – то своим делам. Во время совершения водителем крутого разворота во дворе я умудрился усесться на подножке у машины – спиной к задней дверце автомобиля. Подножка эта была довольно широкой. Судя по всему, шофёр не заметил моего баловства при развороте легковушки, совершённом довольно резко, поэтому под действием центробежной силы я слетел на землю, а уже в следующий момент заднее колесо «Эммочки» переехало голень моей правой ноги. (Внешняя сторона голени была направлена вверх.) Я громко вскрикнул от боли. А что же произошло дальше? Да ничего особенного не случилось. Машина уехал со двора, я же встал на ноги и захромал прочь от места происшествия. Слегка вспухшая голень какое-то время немного поболела, после чего её опухлость и боль в ней бесследно прошли. Кстати, даже очевидцы этого происшествия не верили мне, когда я уверял, что заднее колесо легковушки проехало по моей голени.
Теперь о другом происшествии.
Как я уже повествовал, во дворе наших домов находилось некоторое количество деревянных сарайчиков. К одному из них была прислонена довольно большая и тяжёлая то ли тележка, то ли тачка, два колеса которой были сняты, чтобы их (колёса эти) не украли. С помощью этой тележки я как-то вознамерился забраться на крышу сарая. Вот только угол, под которым проклятая тележка была к сараю прислонена, не сообщал ей устойчивости. Поэтому по ходу моего покорения крыши сарайчика, центр тяжести системы, включающей мою массу и массу тележки, резко сместился куда-то в сторону от сарая, и тележка вместе со мною моментально опрокинулась. Я сначала оказался в воздухе, а уж в следующий момент тяжёлая деревянная ручка перевозочного средства догнала меня и с силой ударила по позвоночнику и по затылку. Мою голову пронзила резкая боль, после чего я оказался лежащим на земле. И что же? А ничего! Ни потери сознания, ни перелома основания черепа. Бог миловал дурня и на этот раз. Решил, видно, что с годами поумнею и в конечном итоге сумею выполнить предназначение, ради которого Он послал меня в этот мир. Естественно, повозиться со мною ещё придётся, не давая при этом чересчур увлечься разного рода соблазнами, коими полна человеческая жизнь, женщинами, например, или же… Тут в самый раз коснуться одного из этих «или же», начавшему уже во всю соблазнять меня в школе.
Моей хрустальной мечтою было стать… оперным певцом. Само собою, всемирно известным. О «моржовых» партиях, то есть о ролях второго и третьего плана не могло быть и речи. Какой там Спарафучиле или Монтероне! По крайней мере дон Базилио. Уже писалось, у моего отца был великолепный баритональный бас, стало быть, и я должен стать басом. Желательно шаляпинского уровня. Впрочем, не так уж и плохо было стать классным баритоном. Драматическим. Чего только партия Риголетто стоит: «Куртизаны! Исчадье порока!». Да, тут есть, где развернуться, но всё же лучше всего быть, как папа, басом. Бас – это Мефистофель из «Фауста» Шарля Гуно, это король Филипп из «Дона Карлоса» Верди, это хан Кончак, это Мельник из «Русалки» Даргомыжского, это… это… О теноровых партиях мне не мечталось, но многие оперные арии из репертуара драматического тенора пользовались моей большой любовью, и я вовсю горланил их дома, будучи мальчишкой, голос которого ещё не прошёл мутации. К ариям этим относились, в частности, ариозо Канио из «Паяцев» Леонкавалло и ариозо дона Хозе из «Кармен».
Мои вокальные концерты страшно раздражали Елену Фёдоровну Красикову, нашу соседку по этажу – малолетнего внука еле-еле убаюкали, так на тебе, Милька снова за стенкой принялся оперные арии горланить. Да когда же это закончится?! Вне домашних стен эти вокальные шедевры я во всю насвистывал к заметному удивлению окружающих – старался поразить их своим музыкальным слухом и знанием оперной классики. Надо мною, естественно, посмеивались. Оно и понятно – музыкальная классика предназначена исключительно “for a happy few” («для немногих счастливцев»; фраза Стендаля). Короче, музыкальность во всю бушевала во мне. Классическую музыку, мелодическую, разумеется, я готов был поглощать с утра до вечера в любых количествах, только бы её транслировали по радио или исполняли на концерте. Поэтому смерть Иосифа Виссарионовича имела для меня свои положительные стороны, поскольку сразу после кончины вождя по радио стали передавать знаменитые классические произведения, написанные в миноре, например, первую часть «Лунной сонаты» Бетховена. Соседка Красикова, прекрасно зная о моей страсти к музыкальной классике, во весь голос высказалась за стенкой в один из дней, сразу последовавших после смерти вождя: «Страна скорбит, а он музыку слушает!». Не скрою, я, как и миллионы людей в СССР, был искренно огорчён смертью Сталина, но при этом рассуждал примерно таким образом – Сталин Сталиным, а классическая музыка классической музыкой. Без Сталина я как-нибудь проживу, а вот без Глинки, Бетховена, Шуберта и далее по списку жить на этом свете мне будет очень затруднительно. А жить мне очень хотелось, и именно по этой причине, находясь в день похорон вождя на самом краю Трубной площади, я не предпринял никаких попыток влиться в людскую гущу, стремящуюся попасть в Колонный зал Дома Союзов. Лучше отправиться домой и послушать по радио хорошую музыку. Это я и сделал. Впрочем, в тот же день я с тётей Татьяной всё же предпринял вторую попытку проститься со Сталиным, попытавшись пройти к Колонному залу иным путём – на этот раз через площадь Пушкина. Увы! Мы быстро отказались от этой затеи.