Пасынки фортуны
Шрифт:
— развязал мешок и заглянул внутрь.
Поставив мешок на стол, вышел из землянки и крикнул:
— Эй! Мужики! Валяйте в хазу! Нашлась бабкина пропажа в дедовых штанах!
Тихомиров, ввалившись в землянку, сразу к золоту кинулся. Обнял мешочек. Словно в нем не золото, его судьба и жизнь лежали. Долго не выпускал его из рук. Он не мог говорить, ни о чем не спросил. Радовался по-своему долгожданной находке.
— Подписывай волю! Кранты! Не должник я тебе! Отваливайте от меня! — осмелел Огрызок.
Тихомиров и оперативник даже не слушали Кузьму. Слишком дорогой была находка, очень большой была радость.
— Сегодня уж заночуем. А завтра утром в Магадан. К вечеру доберемся, — глянул следователь на Огрызка.
Кузьма, враз отмерив по локоть руку, помахал перед следователем:
— Кранты! Завязал с вами! Не попутчики, не кенты вы мне! Приморите по новой в тюряге, докажи потом, что не фраер!
— Не придержим, не тормозну! Расчет получишь. Устроим тебя на работу, в общежитие, и иди своей дорогой. Несколько дней в гостинице поживешь, пока все уладим.
— Не надо ему Магадан. Заберу Кузьму на прииск. Насовсем, — обрубил Чубчик.
— Нет, Сань, в карьер, под землю, меня теперь и калачом не заманишь. Сыт по горло. А и с мужиками твоими скентоваться не смогу, — заупрямился Огрызок.
— Да погоди, кореш, не под землю фалую. Есть на прииске работа, будто специально для тебя ее придумали. Бракер по золоту. Не надорвешь шею. Не замерзнешь. И денежно! — улыбался Чубчик.
— Во зажрались, фраера! В рыжухе закопались! Еще и выбирай, — вырвалось у Огрызка.
— Если понадобится наше ходатайство либо звонок, мы — всегда пожалуйста! — откликнулся Тихомиров с готовностью.
— Тогда может, мы не будем ждать утра? Пойдем на трассу? — предложил оперативник следователю.
— Ну уж не гоношитесь здесь! Не пущу! Хватит с меня горя! Ночуйте! А завтра отваливайте, по утру! — вскочил Огрызок.
Чубчик удивленно оглянулся на Кузьму.
— Приморили меня по тюрягам. Доканали до нитки. Покуда не увижу, что сели в машину, покою не будет. Надоело за чужие грехи свою башку
подставлять. Мало ль что может случиться в ночи? И снова я за то ответчик? Кончайте дергаться! Ни хрена не станет с вас, — переночуйте! — решительно закрыл дверь Кузьма.
— Ох и потрепало же тебя, кент, — сочувственно качал головой Чубчик. Кузьма решительно стоял у двери. Маленький, ершистый, усталый человек. Он так боялся упустить свободу, которой все не мог воспользоваться. Ее слишком часто и незаслуженно отнимали у него.
Тихомирову, глядя на Кузьму, неловко стало. Понял все, сказанное и невысказанное. Он опустил голову и послушно снял с себя шапку и куртку.
— Спать, так спать. Вот только чайку бы на ночь… Согревшись окончательно, мужчины разговорились.
Каждому свое вспомнилось, наболевшее. Но Огрызок, перебив оперативника, спросил:
— Так трехни, Сань, что у тебя на трассе с Баркасом стряслось? Чубчика будто током ударило. Передернулся весь.
— Наверное, мы мешаем? — предложил Тихомиров вслух.
— Ничуть. Дело прошлое. А вспоминать хоть и не по кайфу, да забывать нельзя, — закурил Александр и, немного помолчав, заговорил: — Начальство зоны в тот год почти полностью заменилось. И новое не захотело держать фартовых. Всех на пахоту погнали. На Колымку… Даже пахана из барака вытряхнули. А уж фраерню подчистую вымели из зоны. И, разбив на бригады, каждой свой участок отвели. Хоть сдыхай, а вкалывай и норму выдай. Да такую, что в глазах рябило, — матюгнулся Чубчик и продолжал: — Я до того дня, кроме фомки и пера, ни хрена в руках не держал. А тут охранник лом вручил и давит: мол, вкалывай. Я не знал, что мне с ломом делать, за что его взять. Чую, штука увесистая. Ни один колган ее не выдержит. А вот как в работе применить, представленья не имел. Но пригляделся. Увидел, как работяги пашут. Ну и решил согреться. А лом — хрясь и пополам… От мороза. Охрана не без бреха второй всучила, пригрозив, если сломаю, живьем закопать у обочины. Я б и рад принять за шутку, да только видел, как они одного фраера за кипеж долбанули кайлом. В темя… Враз накрылся. Ну и мне дергаться не хотелось. Вламывал до обеда, пока в глазах не зарябило с непривычки. Не помню, как мордой в снег сунулся. Не знаю, сколько я провалялся. А тут охранник. Ну и спрашивает мужиков, чего это я развалился. Те хайла открыть не успели, как Баркас брякнул: «Чифирнул, гад!» Охранник и поверил. Взъелся. Автомат сорвал с плеча. А я слова вякнуть не могу. К охраннику мужики кинулись. Схватили за руки. Но тот успел. Прошил мне обе ноги. Когда узнал, что Баркас темнуху подпустил, бросил меня в машину, отправим в зону, в больничку. Я в ней целый месяц валялся. Вышел и снова на трассу. В тот же день с Баркасом нюх в нюх столкнулись. Хотел я его за жабры взять, да момент не выпадал. Тот хмырь будто чувствовал. И едва я к нему начну подходить, он, гнида, за чью-то спину шмыгает, мурло свиное! Так целый день. А под вечер пурга поднялась. Машины из зоны за нами не пришли. Никто из шоферюг в буран не рискнул даже за ворота выехать. А на трассе не только работать, дышать, на катушках удержаться невозможно стало. Охранники растерялись. Не знают, что делать. Вести нас в зону — рисково. Половина сбежит, другие в пути накроются от холода. Вот тогда я предложил единственное, чтобы фартовых от погибели сберечь, — поставить снеголовушки. С подветренной стороны, за ними можно ненастье переждать. Поставили одну — понравилось. В затишье дух перевели. За другие взялись. К ночи целый круг получился. С надежными высокими стенами. Даже костер в середине разожгли. Греемся вповалку. Где зэк, где охрана — не понять. Не до того. Выжить бы. И тут я вспомнил о Баркасе. Где ни ищу, нет его. Словно провалился мудак.
— В бега ударился? — спросил Тихомиров.
— Не просто слинял, автомат охранника с собой прихватил и сухой паек
целый рюкзак. Всю ночь с овчарками искали его охранники. Один насмерть замерз. А когда Баркаса накрыли и приволокли, он, сука, вякнул, что слинял от моей расправы, вроде я грозил шкуру с него снять, и указал на нож, который я всегда носил за голенищем. Не окажись его — не поверили б блядище. Тут улика
— Во, курва, мать его — сучья дрючила! Да что он, три жизни дышать хотел? — удивился Огрызок.
— А за что он так ненавидел тебя? — спросил оперативник.
— Да у него обид на меня накопилось — полная параша. Одна другой злее. Ну, первая за то, что я на сходе отказался принять его в законные воры.
— Ас хрена ль такое? — спросил Кузьма.
— Он на воле, до ходки, мокрушничал. На заказ. За башли. Это — западло фартовым. С грязными граблями, сам знаешь, в честные воры не берут. А он, козел паршивый, сам трехал, с какого навара дышал. Ну, а мне, как пахану, было не по кайфу считать кентом пропадлину. Кроме того, тот вонючка в дела ходил бухой, из-за чего сам горел и кенты влипали. Со шмарами невежлив был. И бесчестен. В расплате… И, главное, наруку нечист. Своих облапошивал. На общак. Доля не устраивала. Я все это на сходе трехнул. Свидетелей указал, кентов. Они подтвердили. И бортанулся Баркас. Но грызня у нас с ним началась еще раньше, — усмехнулся Чубчик. И, допив чай, заговорил: — Из всех блатарей, из шпановской кодлы, этот хмырила самым наглым слыл. Было — приклеится к какому-нибудь мужику и с месяц доит его на пайку: в очко обставляет. Пока тот с ног не свалится. Он — к другому прикипит. И сосет. За вечер, случалось, по пять- шесть паек сгребал. Добро бы хавал. Так нет, сплавлял за башли. И кому? Торгашам в соседний барак. Я, когда раскусил такое дело, тряхнул гнуса знатно. Все башли забрал и отдал бугру шпановской хазы. Велел ему присматривать за жлобом. И чуть что — мозги через трамбовку вправлять. Чтоб не жирел на чужом горбу. Думал, отучил его. Да хрен там! Он через неделю в рамса на интерес срезался. А я припутал. Ну и сорвался. Допекло! Так от м уд охал, что в больничку влетел, задрыга. Меня за эту трамбовку в шизо на неделю кинули. Трехнул, грязная свинья, что я его на барахло тряхнул. Охрана и начальство поверили. Подраздели меня. Но когда он из больнички нарисовался, я его из шкуры вытряхнул. Три месяца он ею на шконке обрастал. И едва на мослы встал, в бега ударился. Чтоб его на кентель не укоротили, боялся. Но перед тем не забыл меня обосратъ, — умолк на время Чубчик. Подбросив в печку дрова, продолжил: — Вякнул и нашем бараке, что я на воле семью имею. Двоих детей. И постоянно посылаю им башли не только из своей доли, а [рясу шпану и работяг. То, что беру якобы на общак, отправляю домой. Ты знаешь, что бывает за такое. Законник, а тем более пахан, не должен иметь семью, детей. Это по закону. А уж содержать их за счет общака и вовсе западло. За такое перо в бок получали без трепа. Этот же шкурой поклялся, что видел, как я башли через онеров отправлял переводом. Я в тот день на трассе был. И нюхом не знал, что навалил на меня мудак, — схватился за махорку Чубчик.
— Как же ты его дышать оставил? — удивился Огрызок.
— Сколько раз угробить хотел. Да все не состоялось, будто сам черт ему родным братом был и берег от моих рук, — вздохнул Александр.
— Правда, в тот раз для меня пролетело без трамбовки. Кенты отмазали, доказали липу. Но когда того
хварью накрыла охрана, он вякнул, что ударился в бега не своей волей. Я его под пером отправил из зоны, чтобы он передал башли, мой должок, по адресу. И снова вместо него меня охрана измесила.
— Ну, а ты чего молчал? — не выдержал оперативник.
— Я в законе был тогда. И ботать с мусорами, охраной считал для себя западло. Ждал, когда оборвется шанс сорвать за свое сполна.
— Хоть удалось проучить? — не выдержал Тихомиров, сочувственно вздохнув.
— Припутал я его однажды на темной дорожке, когда нашу бригаду с трассы опять машина не взяла. Развезло дороги от дождей. Застрял грузовик на полпути. Мы и остались на мари, как чирьи на чужой сраке. По самые муди в грязи. Ни присесть, ни прилечь негде. Расчистили мы уже впотьмах участок будущей трассы, стоки пробили — водоотводы; коряги, пни повыдрали, порубили их, развели костер на пятачке. Все зэки равнять участок взялись, чтобы было где дух перевести ночью. А Баркас заложил грабли в портки и в карманный биллиард наяривает. Тут я его и припутал. Сгреб за тыкву и сунул в яму, из которой корягу выволокли. Для надежности сдавил кентель, чтоб не скумекал, не успел оклематься. И решил живьем жабу закопать. Уже совсем закидал его. Думал, задохнулся кобель вонючий. А охрана услышала, как кто-то с земли воет. И выкопала. Считай, из могилы. С того дня меж нами что ни день — черная кошка бегала. Минуты передышки не выпадало, — невесело рассмеялся Сашка.