Пасынки фортуны
Шрифт:
«Еще раз влипнет дура в какую-нибудь историю, больше не выпутается», — подумал Огрызок, входя в избу следом за Катериной.
Он молча затопил печь, принес воды. Смотрел, как основательно управляется Катерина у печки.
— Я даже рада, что пекарихой меня сделали. День работаю, другой отдыхаю. Хоть успеваю дух перевести. Получка, как и в столовке. Ничего не прогадала и не потеряла. Только спокойнее стало мне. Никого вокруг. Одна, сама управляюсь.
— Трудно там одной? — перебил Кузьма.
— Замес делать тяжко. Вручную крутить приходится муку в чанах. По началу даже кишки болели. И руки сдавали. Но теперь уж привыкла. Справляюсь быстрей,
чем поначалу. Хлеб
— Мне тоже твой хлеб понравился, — похвалил Огрызок.
— А знаешь, Кузьма, я все думала, что стану делать, когда в деревню вернусь? Ведь у нас в Березняках столовки нету. Все сами себе готовят. Так испокон веку водилось. Вот и сумленье брало, как без дела останусь, без работы? Ить оно одним хозяйством не прожить. Надо обувку, одежу купить. А на что? В колхозе заработки малые. На них надежи нет. По пять копеек на трудодень дают. А пенсия придет — не наплачешься. Всего восемь рублей на месяц. Тех денег на хлеб не хватит. А уж про сахар, масло — с головы выкинь. На базар в старости всякий день не наездишься. Об ней зараз надо думать, чтоб потом палец не сосать. Вот нынче все само собой решилось. Пекарихой стану. Оно и в деревне нынче дело нужное. Как ты, присоветуешь? — глянула баба на Огрызка испытующе, не без сомнения и страха: «А что как отвык, передумал, не поедет с нею?» — колотилось внутри, заледенело.
— Клёво придумала! В тепле всегда. Жопу, как другие, морозить не станешь. И главное, всегда с хлебом. Есть он — уже дышишь. Не пропадешь. «Чего-то он только про меня говорит, ровно сам уезжать не собирается? Нешто и впрямь остыло все ко мне?» — испугалась баба и, протянув письма родни, предложила: — Почитай! Там и тебе пишут.
— Потом. Не торопи, — отмахнулся Огрызок, не взял письма.
— Ты чего это? — обиделась Катерина.
— Не гони взашей. Тогда и спрашивать не надо было б. Не все так быстро проходит, не все забывается. Было вчерашнее… Оно не отошло. Его с души не смоешь, не выкинешь. И я над собой не волен, — признался Кузьма. Катерина головой поникла.
— Если сумею пересилить себя — все наладится. Ну, а нет — сама поедешь. Одна. Провожу тебя на материк. Но… Ты в одну сторону, а я в другую. Разъедемся.
— Зачем же так, Кузьма? — ахнула баба.
— Мужик я, Катерина! Уж какой ни на есть, а мужик! И не дам никому лажать себя! Не битые судьбой, может, легче такое прощают. А у битых память имеется. Оттого со мной труднее. Я ведь тех слов твоих до гроба не забуду. И не знаю, сумею ли простить их и как раньше — поверить тебе!
— А как же теперь будем? — Испугалась баба, понимая, что Огрызок в любую минуту может уйти от нее.
Кузьма понял ее опасенья и ответил:
— Я не уйду, пока ты не станешь вольной. Не оставлю. Но в тот день, когда из ссыльной признают свободной, не взыщи. Мне за тебя не век дергаться. А теперь вместе, чтоб поселковые не смеялись, не цеплялись к тебе. Для них мы — поладили меж собой. Но для себя — помни… Катерина хотела что-то ответить, но в эту минуту, щелкнув, включилось радио. И взволнованный срывающийся голос диктора прииска объявил:
— Внимание! Всем жителям поселка! Сегодня ночью из номерной зоны, находящейся в семи километрах от Сеймчана, сбежала группа опасных преступников! Вооруженные уголовники были судимы за убийства и грабежи! Просьба ко всем жителям! До поимки преступников никому не отлучаться из Сеймчана! Не ходить на реку, марь, в лес! Не отпускайте из дома детей без присмотра старших! Отлучась, проверьте, закрыт ли дом! Не впускайте в жилье незнакомых. Не укрывайте, не кормите, не помогайте преступникам скрыться! В случае появления незнакомых людей возле
У Катерины из рук со звоном вывалилась миска.
— Чего трепыхаешься? Я тоже сколько раз линял! И про меня трепали б не лучшее! Смылись не потому, что урки. Оттого, что в зоне хуже, чем в аду. Ни жить, ни сдохнуть не дают. Сама знаешь, чего полохаешься? Нам не сбежавших, вольных сторониться впору. Иль забыла? Не трясись! Мы никому из кентов не нужны. Дыши спокойно! — усмехнулся Огрызок и выключил радио, повторявшее объявление в третий раз.
«Кому-то пофартило сорваться! Пусть бы их фортуна сберегла от ментов и собак», — пожелал Кузьма молча.
Утром он, как ни в чем ни бывало, пошел на работу. И вскоре его окликнули свои, приисковые.
— Кузьма! Слыхал? Ленку утром из столовой увезли.
— Кто?
— Милиция!
— Куда?
— В Магадан! Не иначе как делом Катерины занялись вплотную. Прямо с кухни! В чем была! Переодеться не дали. В воронок сунули и ходу!
— Не то взяли! Не ее надо было хватать! — отмахнулся Огрызок. И забыл об услышанном.
К обеду по прииску слух пошел, что из поселка, неведомо как, исчез Самойлов. Он не пришел на работу, не было его и в общежитии. Вахтер сказал, что не видел Ивана ни днем, ни вечером. Не появлялся он и в столовой. Сколько ни искали его собаки с милицией, ни в Сеймчане, ни в окрестностях не нашли его.
Кто-то из приисковых указал на Чубчика: мол, слышали, как грозил он Самойлову расправой. Но Сашка, так уж повезло, был на рыбалке не один. Вернулся ночью с мужиками и, поделив рыбу на всех поровну, тут же пошел на работу. А утром, когда Самойлова хватились, Чубчик еще был на прииске.
— Наверное, уголовники убили его. Те, какие с тюрьмы сбежали. Им едино кого уложить, — судачили бабы.
— Объявится! Дерьмо не сдыхает! Оно по весне махрово цветет! — отмахнулся Огрызок. Но вечером после работы и его вызвали в милицию. Спрашивали, где был, чем занимался вечером и ночью. Кузьма вмиг смекнул, куда клонят, и ответил презрительно:
— С бабой своей мирился!
— Как?
— В постели! Как еще? На третьей палке все забыл! Простил совсем! Теперь все заново! Будто и не было ничего промеж нами худого!
— А из дома никуда не выходил?
— Вы что? Иль мою Катерину не видели давно? От нее разве сбежишь? — рассмеялся откровенно. И спросил — А почему спрашиваете?
— Самойлов исчез. Совсем! Словно испарился. Нигде найти не можем.
— Я при чем?
— Отношения у вас были сложными…
— Кто их засрал, того и колите! Тут без них не обошлось! Понятно? А меня, на хрен дергать. Я — не мокрушник! И Ваньку с самого суда не видел. Да и с чего мне его гробить? Не он главная падла. А до тех и мне не достать! Он же, хорек, сам вляпался! Небось, его там притырили! И держат, чтоб не замокрили дурака
нечаянно. Кто-нибудь из поселка. Вы у них там поспрошайте, куда они своего стукача занычили! Мне он без понту'
Самойлова нашли лишь на четвертый день. Случайно. Полезли девчонки из общежития белье на чердаке повесить. И только свет включили — заорали, завизжали, вниз по лестнице кувырком скатились.
А через десяток минут милиция поселка вынесла с чердака тело покойного. Самойлова вытащили из петли. После осмотра и заключения патологоанатома, Ивана без огласки, без торжеств тихо закопала на кладбище коммунальная служба Сеймчана вместе с работниками поссовета, не расщедрившимися даже на венок для покойного.