Пасынки восьмой заповеди
Шрифт:
Впереди уверенно шёл потомственный мельник Стах Топор с корявой клюкой в руках, и выглядел он так, словно каждый день привык ни свет ни заря шляться к погосту и обратно. За седеньким колдуном степенно шествовал настоятель тынецкого монастыря аббат Ян Ивонич, держа в правой руке маленький молитвенник с переплётом из тиснёного сафьяна — а по обе стороны от ксёндза вразвалочку двигались двое замыкавших шествие детин-подмастерьев в холщовых штанах и рубахах.
— Добрейшее утречко, ваши милости! — первым нарушил молчание Петушиное Перо, когда предводитель-Топор, а за ним
— Вот это и есть дьявол, святой отец! — шепнул мельник через плечо отцу Яну, но голос подвёл старого Стаха, так что сказанное услышали не только Петушиное Перо и Седой, но и сидевшая дальше всех Марта.
— Который? — недоверчиво переспросил аббат. — Тот, лохматый?
— Да нет! — досадливо обернулся мельник к непонятливому настоятелю. — Лохматый — это мой сын! А Нечистый…
— …а Нечистый — это он обо мне! — Петушиное Перо сдёрнул берет и помахал им со всей возможной любезностью, чтобы у тынецкого настоятеля не осталось никаких сомнений. — Присаживайтесь с нами, святой отец, перекусим, чем бог послал…
Сперва аббат Ян явно хотел что-то сказать, возможно, даже сакраментальное «Apage, satanas!», [15] но при последних словах Великого Здрайцы поперхнулся и натужно закашлялся.
— Здорово, Стах! — как ни в чём не бывало продолжил Петушиное Перо. — Ну, чего столбом стоишь?! Ты ведь торговаться со мной пришёл? Садись, поторгуемся, по рукам ударим!
Похоже было, что у старого Топора разом пропала всякая охота торговаться и бить Великого Здрайцу по рукам, но деваться мельнику было некуда.
Apage, satanas
«Прочь, Сатана!» (лат.)
— Тебе нужна эта женщина, — собравшись с духом, заявил мельник.
— Нужна, — согласился Петушиное Перо, сочно хрупая пучком зелёного лука, и непонятно о чём добавил:
— Эх, перемелется — мука будет!
— А мне нужна душа моего сына, — отрезал Стах и всем сухоньким тельцем навалился на клюку, словно слова эти отняли у мельника и без того убогие силёнки.
— Нужна, — снова согласился дьявол, прихлёбывая пиво мелкими глоточками. — Одно непонятно: зачем мне её возвращать? За твои красивые глаза?
— А затем, что иначе… — старый Топор замялся. Нет, не так представлял он себе эту встречу. Договориться с Петушиным Пером с глазу на глаз, отдать ему Марту в обмен на душу сына, заставить порвать давний договор, а если обмануть попробует — как щитом, прикрыться от Нечистого святым отцом! Но вот так, прилюдно… под пиво…
— А иначе… — тупо повторил мельник и опять замолчал.
— А иначе святой отец меня изгонять станет. Правильно, Топор?!
Мельник не отвечал. Стоял, моргал, хмурил реденькие бровки.
— Только вы, святой отец, сначала поразмыслите хорошенько: стоит ли из-за колдуна Стаха меня гнать? — с усмешечкой продолжил Великий Здрайца. — Я ведь вас обманом на мельницу не волок, глаз не отводил, опять же на Мартину душу не зарюсь! И жизнь её мне ни к чему. Не верите? Тогда спросите у неё самой, или лучше прикиньте: неужто наша мирная трапеза похожа на насилие?! А этот замечательный старичок, святой отец, вознамерился проклятую душу сына своего на вашу сестру выменять, а вашей сутаной бенедиктинской прикрыться! Вот возьму я сейчас, порву договор на Гаркловского вовкулака и уберусь восвояси — как полагаете, святой отец, долго вы проживёте с той минуты? Ведь вы теперь для Стаха Топора — огнь пылающий, вечная гроза над головой!
Аббат Ян чувствовал, что в словах Нечистого (если это и впрямь был он) таится подвох, но пока не мог ничего возразить.
— Так что ни к чему вам, святой отец, меня гнать, — заключил Великий Здрайца. — Я и сам уйти могу. А могу и не уходить. При мне-то Стах вас тронуть побоится. Знает, старый хрен — захочу, и собственного сына отцу на глотку брошу. Езжайте с богом в свои Шафляры, а с Мартой мы после договорим. Правда, воровочка?
И Петушиное Перо довольно ухмыльнулся, заметив, как передёрнуло Яна при словах «с богом», произнесённых нечестивыми устами.
Ян стоял в растерянности. Он не хотел верить дьяволу, он не должен был ему верить — сатана никогда ничего не делает просто так, никому не помогает даром, и за все оказанные им услуги потом придётся расплачиваться, но… никакого другого выхода, кроме как воспользоваться предложением Великого Здрайцы, аббат придумать не мог!
Великий Здрайца выжидающе смотрел на аббата, аббат лихорадочно искал правильное решение; мельник, потупясь, тоже пытался что-нибудь придумать, да только ничего не придумывалось — Марта ускользала из рук Стаха Топора, так хорошо задуманная сделка рушилась! А Марта с замиранием сердца ждала, чем дело кончится. Ей было страшно и почему-то одновременно весело: всё, что могло случиться, уже случилось, и хуже наверняка не будет; подобно игроку, поставившему на кон всё, что у него есть, она ждала развязки.
Вместо развязки где-то совсем рядом раздался конский топот, и из начавшего светлеть тумана вылетела громада бешено несущегося всадника.
Марта и Седой едва успели отскочить в разные стороны, когда конские копыта вдребезги разнесли стоявший с краю горшок душистой подливы; всадник натянул поводья, подняв громко заржавшего коня на дыбы, и в следующее мгновение уже соскочил на землю.
— Михал! — вскрикнула Марта.
И тут же что-то мохнатое, разгорячённое, кинулось ей на грудь и принялось облизывать лицо мокрым шершавым языком.
— Джош!
— За нами погоня! — задыхаясь, сообщил Михал, потом деловито достал из-за пояса тяжёлый пистоль и стал проверять, не отсырел ли порох, и исправен ли ударный механизм.
6
Туман.
Слабо мерцающая пелена, крохотными капельками оседающая на одежде, лицах, руках; муть перед рассветом…
«Ой, туман, туман в долине, тишина кругом, — неожиданно вспомнилась Марте полузабытая пастушья песня, — хлещет-плещет старый баца длинным батогом…»