Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте)
Шрифт:
— Меня пока устраивает ваш стиль кризисного управления, — заметил Олейников. — Как только перестанет устраивать — я вас тут же сниму.
— Хорошо, договорились, — кивнул император. — Буду наведываться.
— Ну, что, вывел Хазаровского на чистую воду? — тихо спросил я Олейникова.
— Пока не вывел, — признался тот, — но у нас еще все впереди.
И вот я поднимаюсь по той самой лестнице.
Портрет на месте.
Интересно, а если бы император подал в суд на ту мразь, что написала о кокаине, снял бы Олейников портрет?
Особняк украшен гирляндами цветов и благоухает не хуже императорского
Вот и он у балюстрады возле лестницы, над пестрой богемной публикой, толпящейся внизу. В одной руке у него бокал вина, в другой шашлык на шампуре. Никита предпочитает изысканной пище — увесистую. И уже изрядно пьян.
Он огромен: и толст, и высок. Светлая грива волнистых волос падает на плечи. То ли сытый лев, то ли Зевс на пиру. На внушительном теле — нечто белое, подпоясанное золотым шнуром. Наряд сей обладатель величает «хитоном». А я чувствую себя прутиком рядом с бочкой.
Честно говоря, я задавался вопросом, почему бы Никите Савельевичу не похудеть. С биомодераторами (кратко: модами), искусственными симбионтами, живущими в нашей крови, это не представляет проблемы. Небольшая корректировка программы — и через пару месяцев фигура Аполлона. С присущей представителям рода Вальдо наглостью, я даже решился спросить об этом.
— Это мой имидж! — громогласно ответствовал Олейников. — И на хрена? На меня бабы и так вешаются.
И он сделал богатырскими плечами движение, означающее сбрасывание назойливых баб.
— Пачками, — уточнил он.
По-моему, слукавил. Подозреваю, что с его обжорством не в состоянии справиться даже моды последней модели. Для него и шашлык вроде канапе.
И вот шашлык почти грациозно уплывает в одну сторону, бокал в другую. Это Никита Савельевич раскрывает объятия.
— Иди сюда, Артур!
— Добрый вечер, Никита Савельевич.
Ко мне подплывает поднос с бокалами вина и самыми настоящими канапе, вполне микроскопических размеров. Выбираю игристое сливовое вино, темно-красное, почти цвета маджента, и нечто рыбное на шпажке.
— Как поживает император? — вежливо спрашивает Олейников.
— Нормально. Средняя температура во дворце около двадцати по Цельсию. Плюс-минус десять.
— Климат умеренный, — заключает Никита. — Жить можно. Моя благодарность. Ты наш лучший богемный агент в стане императора! — и отпивает вина.
— А почему не императорский агент в стане богемы?
— Не смеши меня! Сын Анри Вальдо — императорский агент?
— Почему бы нет? — пожимаю плечами я.
Он игнорирует.
— Слушай, а он это серьезно насчет весовых коэффициентов? — спрашивает, понизив голос.
Речь идет о новом законе о референдуме. Впрочем, не таком уж новом.
— Народное Собрание уже год так голосует, — говорю я.
— Ну, на НС не все заходят. Все-таки референдум — другое.
Дело в том, что теперь голос каждого участника Народного Собрания или референдума умножается на коэффициент, зависящий от уровня интеллекта и компетентности. То есть голоса не равны. Интеллект измеряют моды по сигналам мозга и количеству связей между нейронами, компетентность определяется уровнем образования и достижений в данной области.
— Сашка! — басит кому-то Олейников. — Иди сюда.
С «Сашкой» я шапочно знаком, но
Генпрокурор поднимается к нам. Он широк в плечах, плотен, но не грузен, и на полголовы выше Олейникова. Его лицо напоминает мне литовский крест: вертикальная складка между бровей, горизонтальная линия серых глаз, прямой нос, горизонтальная линия рта и вертикальный штрих ямочки на подбородке. Несмотря на репутацию человека остроумного, ироничного и не любящего формализма, он явно чувствует себя не в своей тарелке и неловко улыбается. Для почти не пьющего Нагорного, местная разухабистая тусовка — это конечно чересчур. Тусовка, однако, его любит и принимает.
Никита Савельевич символически раскрывает объятия, потом жмет руку.
— Сашка, это Артур Вальдо. Знаешь такого?
Он кивает.
— Знаю.
Хотя я вовсе не уверен, что он меня помнит.
Подает руку. Жмет коротко, по-деловому.
Разговор возвращается к политике, и Нагорный на глазах становится увереннее, преодолевая зажатость трезвого человека в пьяной компании.
— Понимаешь, Никита, для НС — это правильно. Конечно, если мы решаем вопрос, имеющий отношение, скажем, к медицине, голоса врачей должны быть весомее. Но референдум о доверии… какая тут компетентность? Двухбалльная шкала: нравится — не нравится, довольны — не довольны. По коэффициенту интеллекта считать весовой коэффициент? Вариант, конечно. И я прекрасно понимаю, почему этого хочет Хазаровский. Будем говорить только с теми, кто понимает, а на остальных бесполезно тратить время. Умножим их голоса на ноль восемь — и нет проблемы. Это лень такая. Будем лежать на печи и ничего не делать для того, чтобы убедить тех, кому надо долго объяснять, что из чего следует, к чему приведет и почему так, а не иначе.
— Думаешь, можно объяснить всем все? — спросил Олейников.
— Думаю, можно постараться. Неравенство хуже.
— Мне казалось, ты поддерживаешь Леонида Аркадьевича.
— А я его и поддерживаю. Но это не значит, что я во всем с ним согласен.
Пахнет цветами, мясом и вином, зал наполняет тихая музыка. И разговор кажется слишком серьезным и неуместным.
К нам присоединяется еще один человек. Одет вполне богемно, но без экстравагантности Олейникова: брюки, рубашка, кожаный жилет. В государственный совет так может и не стоит, но по улице пройти можно. Он ниже меня и упитаннее. Хитрые глазки под низкими бровями, широкое лицо. Темные волосы зачесаны на одну сторону, на пухлых губах — наглая ухмылка. Он мне сразу не нравится. А ему, очевидно, не нравится Нагорный: меряет генпрокурора презрительным взглядом. Александр Анатольевич естественным образом смотрит сверху вниз, но равнодушно. Видимо, знакомство одностороннее: наш новый собеседник знает Нагорного, а тот его — нет.
Зато темноволосый знаком Олейникову.
— О! Сергей! Мы тут новый закон обсуждаем. Что ты о нем думаешь?
Хитрый и широколицый кривится.
— Думаю, что императору не стоило дописывать к «Кратос Анастасис» «элевтерос», если он собирался принимать подобные законы.
«Кратос Анастасис» — «воскресшая держава» — греческая надпись на знамени Кратоса. Красным под алым фениксом, возрождающимся из пламени. Хазаровский действительно добавил «элевтерос» — «свободная».
— А причем здесь свобода? — спрашивает Никита.