Пасынок судьбы. Искатели
Шрифт:
Наконец Борис вскочил и с досадой саданул по скобе ногой:
– З-зараза! Лом бы сюда! Или хотя бы монтажку!
Паганель выпрямился во весь рост и уныло поддержал Бориса:
– Грамм пятьдесят тротила не помешали бы!
Потоптавшись вокруг тайника еще минут пять, мы наконец решили выбираться из этого оврага. Люк замаскировали листьями, привели в порядок полянку вокруг, Борис собрал свои инструменты, и мы двинулись в сторону Раменок. Дождь сменился мелкой моросью, все основательно промокли, я непроизвольно вздрагивал, когда холодные капли с веток попадали за шиворот.
Мы прошагали уже очень прилично, углубившись в долину, и силуэты далеких зданий приблизились и стали более четкими. Неожиданно
– Твою мать! – Борис в очередной раз поскользнулся в жидкой глине: – Когда наконец кончаться эти долбанные джунгли?
Паганель отвечал, что во всем нужно искать положительные стороны: во-первых, еще Ницше говорил, что «все, что меня не убивает, делает меня сильнее», во-вторых, отсутствие результата – тоже результат, а в третьих, чудесная прогулка по столь живописным местам пойдет всем на пользу.
Я молчал, но внутренне склонялся к мнению Бориса: я промок, замерз, а «живописная местность», по которой мы пробирались, представляла собой заросли бурьяна и колючих кустов шиповника и боярышника вперемешку с кучами мусора. Мало того! Все это довольно мерзко пахло, мокрым навозом, что ли, а под ногами чавкало, как в болоте. В гробу я видал такие прогулки, полезные для здоровья!
Надежда выбраться в цивилизованные места окончательно оставила нас еще через полчаса. Даже оптимист Паганель не выдержал и в эмоциональной форме прошелся по поводу населения окрестных районов, которое, правду сказать, отличалось повышенным бесстыдством – какую только дрянь они не бросали в этот овраг! Хуже было только вчера, когда мы лазили в поземных лабиринтах, но об этом мы предпочитали не вспоминать…
Вдруг Борис, шедший теперь первым, остановился и поднял руку, мол, тихо! Мы замерли, прислушиваясь. Впереди разговаривали. Ветерок принес запах костра и какой-то походной еды. Справа от нас высились мокрые прибрежные кусты и журчал невидимый за ними ручей, судя по карте, бывший речкой Раменкой. Дымком тянуло слева, оттуда же слышались и голоса. Тропинка, если так можно назвать грязную канавку, по которой мы шли, сворачивала туда же. Паганель нарушил наше молчание:
– Что ж, все равно другой дороги нет! Пойдемте, друзья! Авось, нам подскажут дорогу!
«Не надо „авосей“!», – подумал я, вспомнив николенькино: «Авось, свидимся!». И ведь как в воду глядел!
Мы прошагали еще с полминуты и вышли на вытянутую поляну, в дальнем конце которой, под корявой раскидистой березой, укрывшись от дождя навесом из пленки, сидели люди, грязные и оборванные, человек десять. Они расположились на старых ящиках, окружив потрескивающий костерок, над котором примостилось сильно закопченное ведро, бурлившее и шипевшее своим содержимым.
Нас заметили. Один из сидевших поднялся и ушел, не оглядываясь. Разговоры смолкли. В полной тишине, нарушаемой лишь треском дров и звуками падающих капель, мы подошли шагов на пять и остановились.
Одетые в живописные лохмотья, люди у костра молча глядели на нас, их обветренные, красные лица, у многих грязные и замурзанные, не выражали никаких эмоций.
Паганель кашлянул и обратился к сидевшим:
– Доброго вам здоровья! Не подскажите, как нам лучше выбраться из этого… м-м-м…оврага?
Никакой реакции. С одного из ящиков все так же молча поднялась человеческая фигура, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся женщиной, заплывшее лицо которой украшали два внушительных синяка. Она подошла к костру, куском проволоки помешала варево, я заметил в кипящих бурунах синие скрюченные когтистые ноги какой-то птицы, явно не курицы.
Сзади раздался шорох. Мы обернулись – из кустов на тропинку, по которой мы пришли, вышел мужик в грязной искусственной шубе, в кепке и с лопатой в руках. Он утвердил лопату между ног, оперся о черенок и замер, глядя на нас бесцветными голубыми глазами.
«Ну все, влипли!», – подумал я, почувствовав, как ноги становятся ватными, а сердце начинает гулко стучать в ушах: «Сейчас нас тут лопатами забьют, а потом ими же и закопают! И ни кто не узнает…» Борис, словно подслушав мои мысли, невесело пробормотал:
– Наверное, они хотят нас съесть! – и принялся расстегивать куртку, как заправский драчун. Паганель снова обратился к сидящим:
– Вы поймите, мы не из милиции! Мы, кажется, просто заблудились…
Договорить ему не удалось. Бомжи бросились на нас, все, скопом, с какой-то странной яростью, матерясь и завывая! Тот, сзади, с лопатой, ухватил свой инструмент двумя руками и в два прыжка оказался у Паганеля за спиной, с хаканьем занося лопату для удара, грозящего развалить ученого напополам. Паганель быстрым движением выхватил пистолет, развернувшись к лопатоносцу вполоборота. Сухо клацнул предохранитель, и сразу же грохнул выстрел. Паганель стрелял почти в упор, с полутора метров, тугая синеватая струя газа буквально отбросила бомжа, он выронил свое оружие, покачнулся, но и не думал парализововаться! Выхватив из-за голенища резинового сапога короткий нож, бомж с криком: «Убью, сука!», снова бросился на Паганеля!
Тут навалились и на нас. Борис, пригнувшись, поймал ближнего из набегавших за руку, как-то хитро вертанул, раздался хруст, и тело нападающего с воплем покатилось по мокрой траве. Против меня в тот же миг оказался жилистый, еще не старый, лысоватый бомж в камуфлированном ватнике. Палкой, зажатой в грязной руке, он издали звезданул в меня, целясь в голову: «На-а, козлина!»! Я чудом увернулся, готовясь встретить противника. Разные приемчики мне изучать не приходилось, но первый разряд по гребле я имел и на силу в руках никогда не жаловался. Гораздо сложнее для меня был психологический барьер – ударить человека первым я просто не мог! Однако что-то в глазах моего противника словно подтолкнуло: «Бей, а то убьют!». Я издал какой-то дикий первобытный клич, и со всей дури врезал кулаком, попав нападавшему в голову, при этом здорово отбил костяшки. Бомжа как ветром сдуло! Он с глухим стоном рухнул под ноги дерущимся, но на его месте тут же возник второй, сбоку полезли еще, и мне пришлось не сладко. Даже фингалистая бабка влезла в драку!
Краем глаза я заметил, что Борис справляется неплохо, валяя своих противников, как мешки с дерьмом. Паганеля я не видел, он был где-то за спиной, но два выстрела дали мне понять, что он тоже держится.
Я выключил еще одного, саданув его ногой в промежность, но против меня осталось целых пятеро, не считая поварихи! Мне уже здорово досталось, удары бомжей сыпались градом, левый глаз заплывал, губы были разбиты, из носа текла кровь, а в голове зашумело, как тогда, в метро.
Бомжи теснили меня, и я отходил, отмахиваясь, все дальше и дальше, как вдруг мне под ноги попалась та самая лопата, потерянная зашедшим с тылу бомжом после первого выстрела Паганеля. Это и решило все дело. Выбрав момент, я нагнулся, ухватился двумя руками за черенок… Удары обрушились на мою спину, бока, шею и голову! Бомжи поняли, что если меня сейчас не завалить, не сбить с ног, то им придется туго. С садистскими криками, матом и воем меня били по ногам, по спине, по голове, кто-то повис сбоку, впившись зубами в ухо, обдав смрадом перепревшего пота, мочи и кала! От омерзения и боли в глазах у меня помутилось, и в следующую секунду я выпрямился!