Патриарх Филарет. Тень за троном
Шрифт:
Как видим, даже высшая знать доносила. Правда, князя Дмитрия Михайловича Пожарского, будущего освободителя Москвы, здесь трудно упрекнуть. Он не мог в 22 года противостоять властолюбию матери, верховой боярыни царевны Ксении Годуновой, которая мечтала стать первой дамой двора, заняв место верховой боярыни царицы Марин Григорьевны Годуновой — вместо княгини Марии Лыковой-Оболенской (в монашестве Евфимии). Пожарская добилась своего, а будущий зять Романова невинно пострадал.
Особая «опальная тюрьма» находилась в центре Белоозера, на площади, в отличие от обычных тюрем «разбойных и татиных» (для грабителей и воров), которых в маленьком городе было две. Место заточения Романовых было окружено главными
Женского ухода за Михаилом было в избытке. Помимо названных жён и девиц с ним нянчилась, несомненно, Ирина Борисовна (дочь Бориса и Анны Черкасских) [30] , а также дочери Александра Никитича и Ульяны Романовых. Единственный взрослый мужчина в этой компании, князь Черкасский, в том же 1601 г. скончался, как все и ожидали: Борис Годунов почти всегда тайно убивал опальных. Маленький Михаил остался главой ссыльного семейства.
Мальчик, вопреки страхам и ожиданиям отца, потерявшего от болезней уже несколько сыновей, рос на удивление крепким. Единственными последствиями пребывания в сплошь женском обществе стала для будущего царя некоторая романтичность характера и склонность покоряться пожеланиям дам. Впрочем, преклонение перед своей супругой было свойственно и его отцу, исполнявшему волю жены до самой её кончины.
30
Позже она была замужем за боярином Фёдором Ивановичем Шереметевым и умерла при родах в 1616 г.; на следующий день скончался и младенец Фёдор Фёдорович Шереметев.
К тому же городское заточение Михаила продолжалось недолго. В конце 1602 г. Михаилу была возвращена отцовская вотчина — село Клин в Юрьевском уезде. Княжич со всеми женщинами переехал туда. Мальчика, как и положено, воспитывал дядька из верных холопов. Михаил беззаботно скакал на копях, охотился, рос вполне здоровым юношей, крепким умственно и физически. Даже став царём, он в дни уныния, чтобы развеять тоску, будет ездить на охоту, предпочитая ходить с рогатиной (большим копьём) на медведя.
О других родичах Филарет Никитич заботился в своей ссылке гораздо меньше: «Братья уже все, Бог дал, на своих ногах!» Наверное, сострадание жене и детям, не позволившее старшему Романову «промыслить одною своею душою» п заставлявшее думать о будущем, уберегло его от злой судьбы многих родственников.
Как среди птиц, посаженных в клетку, выживает сидящая смирно, а мечущиеся и бьющиеся о прутья погибают — так не пережили опалы многие из ссыльных Романовых. Александр Никитич скончался в тоске и печали вскоре после прибытия в Усолье-Луду близ Студеного (Белого) моря. Заточения в тесной землянке холодной зимой было достаточно для умерщвления самого сильного узника. Однако народ русский не удовлетворился таким объяснением. Все говорили, что Александра удушил по приказу Годунова его охранник-пристав Леонтий Лодыженский.
Такое же обвинение возвели на Романа Тушина, пристава Михаила Никитича Романова в Перми Великой, в селе Ныроба, что лежало в семи верстах от Чердыни, на самой границе с инородцами. Михаила привезли туда зимой и, не удовлетворившись обычной охраной, решили поместить подальше от села в землянке, вырытой в мерзлой земле. Крестьяне вспоминали, как Михаил Никитич, привезенный к землянке в санях, показал свою силу: схватил сани и бросил их на десять шагов. Не полагаясь на шестерых сторожей, пристав Тушин наложил на узника тяжкие оковы: плечные в 39 фунтов, ручные в 19, ножные в 19, а замок в 10 фунтов. Русский фунт — около 454 гр., т. е. оковы Михаила Никитича весили больше 30 кг.
В землянке была лишь малая печурка и отверстие для света. Чтобы ослабить узника, ему даже в лютые холода давали только хлеб и воду. Ныробцы, говорят, научили своих детей подкармливать Михаила квасом, маслом и прочими жидкостями: их носили в дудочках и выливали в отдушину землянки, собираясь к ней вроде бы поиграть. Но это было замечено стражей и сурово пресечено. Шестеро ныробцев были скованы и отосланы в Москву как злодеи. Вернулись через много лет лишь двое, другие умерли от пыток. Крестьяне были уверены, что сторожа, скучая охраной узника, уморили его, а другие говорили — удавили.
То же говорили и про Василия Никитича, сосланного в Яренск, однако документы рассказывают о его судьбе по-иному. Годунов, отлично понимавший неизбежность обвинений в свой адрес в случае смерти узника, строго приказал «везти Василия дорогой бережно, чтоб он с дороги не ушёл и лиха никакого над собою не сделал». При Василии Никитиче был даже оставлен слуга. Конечно, следить за изоляцией узника приказывалось во все глаза: «чтобы к нему на дороге и на станах никто не приходил, и не разговаривал ни о чем, и грамотами не ссылался». Всех подозрительных Годунов велел хватать, допрашивать, пытать и отсылать в Москву.
Двор узника в Яренске (ныне город в Архангельской области) следовало выбрать подальше от жилья, а если такого нет — поставить новый с крепким забором, но не тесный: две избы, сени, клеть и погреб. Предписано было кормить опального изрядно — хлебом, калачами, мясом, рыбой, квасом; на это отпускалась очень крупная по тем временам сумма: сто рублей в год.
Узник был беспокойный: ещё но дороге, на Волге, выкрал ключ от своих кандалов и утопил в реке, чтоб его нельзя было вновь заковать. Пристав подобрал другой ключ и заковал Василия Никитича пуще прежнего, но оказалось, что делать это ему было не велено. Пристав получил от Бориса Годунова выговор, хоть и оправдывался, донося, что Василий Никитич «хотел у меня убежать».
Как и следовало ожидать, томимый собственным гневом и утеснением пристава узник заболел. Обеспокоенный Годунов велел перевезти его в Пелым, где был уже заточен Иван Никитич Романов, разбитый параличом (у пего отнялась рука и плохо слушалась нога). Пелымский пристав сообщал царю, что «взял твоего государева изменника Василия Романова больного, чуть живого, на цепи, ноги у него опухли. Я для болезни его цепь с него снял. Сидел у него брат его Иван да человек их Сенька; и я ходил к нему и попа пускал. Умер он 15 февраля (1602 г.), и я похоронил его, дал по нём трем попам, да дьячку, да пономарю двадцать рублей».
Ясно, что в народе стали говорить: «Василия Никитича удавили, а Ивана Никитича морили голодом». Это была не ошибка молвы, а всего лишь неточность. Читая указы царя Бориса между строк, приставы держали двух больных братьев прикованными к стене цепями в разных углах избы, всячески ускоряя их смерть. Так что и вправду, как говорили, Ивана только «Бог спас, душу его укрепив».
Иван Никитич был раскован по царскому указу от 15 января 1602 г., а указом от 28 мая отправлен на службу в Нижний Новгород вместе с князем Иваном Борисовичем Черкасским (сыном князя Бориса и Марфы Никитичны Романовой), выпущенным из заточения в Малмыже на Вятке. На этот раз Годунов строго предупредил приставов: «едучи дорогою и живучи в Нижнем Новгороде к князю Ивану (Черкасскому) и к Ивану Романову бережение держать большое, чтоб им нужды ни в чём никакой отнюдь не было и жили б они и ходили свободны». Указами от 17 сентября и 14 октября 1602 г. оба были возвращены в Москву. Освобожден был и муж умершей в Сумском остроге Евфимии Никитичны Романовой князь Иван Васильевич Сицкий.