Патриарх Гермоген
Шрифт:
Последние месяцы царствования Василия IV наполнены мрачными предзнаменованиями. Москвичи видели в них свидетельства скорой смены правителя и скверной судьбы для государя Василия Ивановича.
Под 20 октября 1609 года и 18 февраля 1610 года летопись отметила устрашающие мистические явления. Сначала «в церкви Архистратига Михаила… идеже лежащу телеса великих князей и всех благочестивых царей Русьския земли, се слышахуся гласы плачевныя и шум, аки некия сопротивоборньы беседы, и потом бысть псаломского священнословия глас поющих — отшедшим душам вечныя благодати… Рекоша… тогда мнози, яко царство Василия царя вскоре с плачем скончатися имат…». Затем «в церкви Пресвятыя Богородицы, честнаго ея рожества… в нощи… возжеся сама о себе огнем небесным свеща пред святым… Богородичным
Летом 1610 года, после Клушинского разгрома, положение монарха ухудшилось до крайности. Не имея под рукой воинской силы, он мог ждать удара откуда угодно. Столица более не давала ему верных слуг. У подножия трона не осталось влиятельных вельмож, кто мог бы защитить царя, пока он не соберет полки вновь. Один Гермоген все еще оставался на стороне Василия Ивановича.
Чуть ли не единственный, первоиерарх сохранял государю верность до самого падения. Чуть ли не единственный, он защищал правителя, когда заговорщики взялись свергать его. Чуть ли не единственный, он подавал падающему монарху действенную помощь.
Перебороть общее недоброжелательство к царю Гермоген не смог. Но он хотя бы сохранил за Русской церковью честное имя, не дал ей оскверниться черным изменным делом.
По словам Н.М. Карамзина, в критический момент «раздался один голос в пользу закона и царя: Ермогенов; с жаром и твердостию патриарх изъяснял народу, что нет спасения, где нет благословения свыше; что измена царю есть злодейство, всегда казнимое Богом, и не избавит, а еще глубже погрузит Россию в бездну ужасов»{180}.
По сведениям поляков, имевших немало доброжелателей в Москве, 17 июля к царю Василию Ивановичу пришли дворяне большой толпой в несколько тысяч человек. Заводчиком бунта выступил Захарий Ляпунов, брат знаменитого воеводы Прокофия Ляпунова, да и сам человек заметный — мятежник до мозга костей. Ляпунов подступился к царю и «начал говорить ему сурово: “Долго ли за тебя будет проливаться христианская кровь? Земля наша опустошена, в Царстве ничего доброго в твое правление не делается, сжалься над упадком нашим, положи жезл (то есть скипетр), пусть мы постараемся о себе другими средствами”. Тяжки были эти слова для Шуйского, он начал ругать его срамными… словами: “Как ты мне это смел сказать, когда бояре (то есть сенаторы) не говорят мне сего?” И он бросился на Ляпунова с ножом; Ляпунов был мужчина большого роста, дюжий и смелый; он закричал на него громко: “Не бросайся на меня, — как возьму тебя в руки, так всего изомну”»{181}.
Трудно сказать, кто стоял за Ляпуновым и его людьми.
Поляки объявляли, что теневыми руководителями дела являлись Прокофий Ляпунов (давно мечтавший о смене царя) и князь Василий Голицын.
Многие видели в Захаре Ляпунове слугу «Тушинского вора». Уже упоминавшийся келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын сообщает: как минимум Москва не избежала пропаганды в пользу Лжедмитрия П. Сторонники «царика» обратились к жителям столицы с клятвенными заверениями: «Вы убо оставьте своего царя… и мы такожде отставим своего и изберем вкупе всею землею царя и станем обще на Литву». Москвичи, обрадовавшись такой перспективе, легко одобрили свержение Василия Ивановича. Но когда оно произошло, представители Лжедмитрия II, встретившись с защитниками города у Данилова монастыря, объявили: «Вы праведно сотворили, неправедного царя изринувше; и служите царю нашему истинному, прямому вашему»{182}. На поклон Лжедмитрию Москва не пошла, хотя игры его слуг явно облегчили дело переворота.
В центре заговора, по-видимому, стояла другая сила. Участие в мятеже представителей рода Салтыковых и Михаила Молчанова, в будущем немало послуживших королю Сигизмунду III, свидетельствует
Притом никто из родовитой знати, помимо Салтыковых, не принял в нем участие — ни на стороне изменников, ни на стороне царя. Славнейшая аристократия русская либо уже договорилась: отдать государя полякам! — либо истратила весь запас добрых упований на власть Василия Шуйского и теперь осталась равнодушна к его судьбе. Она, пользуясь современным языком, «сдала» своего монарха толпе злых выскочек. Свойственник государя, князь И.М. Воротынский, уговорил его миром отдать царский посох.
Действия изменников говорят не о случайной вспышке «народного гнева», а о заговоре, участники которого тщательно разработали план действий.
Бунтовщики вышли на Лобное место перед Кремлевской стеной и принялись собирать народ. Но прежде всего они позвали патриарха Гермогена и «думные чины» — бояр, окольничих, думных дворян. Люди всё время прибывали. Видимо, опасаясь давки, а может, сопротивления со стороны друзей Василия IV, Ляпунов со своими подручными перенесли место всеобщего сборища за город. Там, прямо в поле, они объявили: отныне царь лишен власти! К нему послали гонца с распоряжением: удалиться в наследственный дом Шуйских. У покоев свергнутого монарха встала стража. Его братья Дмитрий с Иваном также оказались под арестом. Сундуки и кладовые были опечатаны.
Гермоген, узнав о печальной судьбе царя Василия Ивановича, прилюдно обращается к москвичам с просьбой: пока не поздно, верните государя в царские палаты, отдайте ему власть, неправедно отобранную! В тех обстоятельствах патриарх рисковал собственной головой, однако от царя не отступался.
«Святейший же отец отцем Ермоген патриарх, — замечает Палицын, — молит весь народ, дабы паки возвести царя. Его же словес мудрых никто же не послуша, но вси уклонишася и вкупе непотребни быша…»{183} Тогда, не дожидаясь конца «злого совета», патриарх покинул сборище заговорщиков, умасливавших московскую толпу{184}.
Один из публицистов XVII века повествует о поношениях, принятых Гермогеном за Василия Шуйского. Наверное, хотя бы некоторые из них относятся к лету 1610 года, когда святитель сыграл роль последнего стража при государе: «Когда увидел этот добрый пастырь, что царь упал духом, он многократно пользовал его своими наставлениями, но не смог ничего достичь. Многих бед он натерпелся от всех людей из-за царя, так что однажды его волочили грубо и повалили на землю праведника и святителя Божьего, воистину истинного пастыря нашего и учителя замечательного. Порой ополчались люди на него, порой он, будучи хранителем правосудия, им противоборствовал, божественными словами и огнем святого Духа, бывшей у него святой водой — как будто тремя заостренными копьями пронзал он трех врагов. Иногда он был охвачен страхом из-за волнений среди мятежных людей, а иногда бесстрашным становился, словесную пищу людям щедро раздавая, некоторых же наставлениями поучая, к благочестию направляя, подражая владыке Христу, кроткого учителя кроткий ученик…»{185}
Москва все же колебалась. Помня значение царского сана, знать, дворяне и прочие москвичи хотя бы целовали Василию Шуйскому крест «на том, что над ним никакова дурна не учинити и тесноты никакой не делать»{186}. Но живой, умный, энергичный царь — очень неудобная фигура. Как его можно терпеть? Как не стеснять его, когда он самим фактом своего существования угрожает жизням изменников?!
Дабы поставить окончательную точку, 19 июля заговорщики, придя к плененному царю, велели: прими постриг! Монаху в государях не бывать… Василий Иванович явил отвагу — будучи в руках у смертельных врагов своих, он отказался покориться их воле. Тогда «Захарей Ляпунов да князь Петр Засекин со своими советники царя Василиа силою постригошя в чернеческий чин. Обещание (иноческие обеты. — Д. В.) же за царя отвещеваше князь Василей Туренин; и предашя под начало в Чюдов монастырь. И потом вскоре и царицу его Марию постригошя силою же и отдашя в Ивановской монастырь; а братию его, князя Дмитреа да князя Ивана Ивановичов Шуйских отдашя за приставов»{187}.