Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович

Каптерев Н.Ф.

Глава III. Борьба кружка ревнителей благочестия с патриархом Иосифом по вопросу о единогласии

Первоначальная общая деятельность кружка ревнителей благочестия. Неудовольствие на эту деятельность со стороны высших духовных властей, особенно патриарха. Столкновение между ревнителями и патриархом Иосифом из-за единогласия в церковном пении и чтении. Возникновение и развитие у нас многогласия. Неудачная борьба с этим злоупотреблением, начиная с Стоглавного собора. Стефан Вонифатьевич и Ртищев вводят единогласие сначала в своих церквах, а потом к ним присоединяются царь, Неронов, Никон и другие ревнители. Собор 11 февраля 1649 года, под председательством патриарха Иосифа, решает вопрос в пользу старого многогласия. Царь не признает этого соборного постановления и заставляет патриарха Иосифа передать решение вопроса на усмотрениe константинопольского патриарха, который безусловно высказывается за единогласие. В 1651 году патриарх Иосиф принужден был созвать новый собор для вторичного рассмотрения вопроса о единогласии и порешить его, вопреки своему прежнему постановлению, так, как желали его противники-сторонники единоглаcия. Патриарх Иосиф теряет всякое значение в церковных делах вплоть до самой своей смерти.

Первоначальная общая деятельность всех членов кружка ревнителей благочестия определялась наличностью тех пороков и недостатков, какие в то время существовали в жизни народа, самого духовенства, как белого, так и черного, наличностью тогдашних церковных беспорядков, отсутствием живой проповеди и вообще учительности в духовенстве. На борьбу с общественными пороками и недостатками, на борьбу с леностью и распущенностью духовенства и выступил прежде всего кружок ревнителей, поставив своей задачей водворить в народе истинное христианское благочестие, уничтожить разные церковные беспорядки, вызвать к жизни церковную проповедь.

Прежде всего кружок ревнителей энергично восстал против разных народных языческих игрищ и суеверий, народных иногда кощунственных забав и увеселений, настаивая пред высшей церковной и светской властью, что бы она пришла к ним на помощь в этом деле своими правительственными мерами: запрещениями и указами. И с этой стороны кружок достигал своей цели: благодаря воздействию Стефана Вонифатьевича на царя издан был целый ряд указов и распоряжений в видах уничтожение в народе грубых и безнравственных языческих игрищ, забав и суеверий, на которые указывали

правительству ревнители. Затем кружок выступил с энергичными обличениями беспорядочной, зазорной жизни как белого, так и черного духовенства и настаивал пред властями, что бы он предпринял меры к устранению этих недостатков, также и разных церковных нестроений, проявляющихся в самом отправлении духовенством церковных служб. В то же время кружок ревнителей усиливался восстановить совсем было замолкшую на Руси церковную проповедь, настаивая, что бы при церковных службах народу читались положенные уставом поучение и житие, причем сами члены кружка старались неукоснительно выполнять все те требование, какие они предъявляли к остальному духовенству.

Указанная деятельность кружка ревнителей, находивших себе постоянную поддержку и поощрение в царском духовнике Стефане Вонифатьевиче и прочную опору в самом государе, естественно не могла нравиться как патриарху, так и большинству епархиальных архиереев. В деятельности кружка патриарх и власти видели косвенное порицание их архипастырской деятельности, обличение их в нерадении в исполнении своих архипастырских обязанностей, в преступном их равнодушии к печальному нравственно-религиозному положению пасомых, духовенства и самой церкви, тем более, что некоторые челобитные ревнителей даже прямо принимали наставительно-учительный тон относительно патриарха и других архиереев. Неизвестный, например, в своей челобитной к патриарху Иосифу, называя себя «грубоумным его богомольцем», в то же время напоминает Иосифу о его предшественниках — московских митрополитах: Петре, Алексее, Ионе, примеру которых и приглашает Иосифа следовать в своей архипастырской деятельности, причем резко заявляет: «твоего святительского рукоположения служители (церкви), только именем пастыри, а делом волцы, только наречением и образом учители, а произволением тяжцы мучители». Он молите Иосифа поревновать о церквах Божиих, оказать ревность по примеру своих великих предшественников на московской кафедре и исправить «хромое», пока еще есть время. Другой челобитчик так пишет суздальскому архиепископу Серапиону: «ты, святителю Божий, яко же слышится, не прележиши, еже отринути и воспретити худых человеке, по бесовскому ухищрению, возношение и гордость на невесту Христову, глаголю церковь Божию: или мниши избежати суда Божия? Помни реченное в писании: тому же быте волку и сему, аще волком терпите, а не пастырю. Ты бо еси пастыре поставлен и страж людем Божиим отгоняти волки, яко же во Иезекеиле речено бысте. Того ради и епископ нарицаешися и места высокого сподобилси еси, еже ти смотряти опасно на вся люди, сущие под паствою твоею, и учити на благоверие... и о сем зелене болю душею, яко отдал еси паству свою волком на расхищение, паче же церковь Божию в поругание мятежником». — Понятно, что подобные обличение со стороны ревнителей самих архипастырей церкви, приравнивание их к волкам и губителям своих пасомых и самой церкви, естественно вызывали сильное раздражение и неприязнь со стороны высшей духовной власти. Но одними обличениями и укоризнами по адресу архипастырей церкви, кружек ревнителей не ограничился. Благодаря сочувствию к себе и поддержке царя и близких к нему лице, кружок делается постепенно крупной силой, начинает оказывать очень заметное влияние и прямо давление на ход всех вообще церковных дел, начинает оказывать влияние на самое назначение митрополитов, apxиепископов, епископов, архимандритов и протопопов, действуя в этом случае на царя чрез Стефана Вонифатьевича. Вследствие этого руководство всей церковной жизнью стало переходить в руки кружка ревнителей, который фактически делался управителем всей русской церкви. Понятно, что патриарх и все власти, которым по праву принадлежала инициатива во всех церковных делах, от которых собственно должны были исходить все церковные мероприятия и постановления, оказались стоящими в стороне, инициатива в церковных делах стала ускользать из рук властей и переходите к ревнителям, которые делаются все смелее, энергичнее и требовательнее. Очень иочень неприятно должны были чувствовать себявласти, у которых власть осязательно начинала ускользать из рук, и относительно которых ревнители, состоявшие в значительной части из белого духовенства, часто не скупились на резкие обличения. Но особенно сильно должен был чувствовать это и сознавать сам патриарх, под боком и на глазах которого родилась и выросла эта враждебная ему и всем архиереям сила, грозившая окончательно отстранить его и всех властей от фактического управления церковью. Тогда патриарх Иосиф решился вступить в борьбу с ревнителями. Вопрос о введении единогласия в церковном пении и чтении и сделался тем боевым вопросом, около которого произошла решительная борьба между патриархом и кружком ревнителей, причем дело тут шло не только о единогласии, но и о томе: кто победит — партия ли новаторов-ревнителей, с Стефаном Вонифатьевичем во главе, или партия приверженцев старых церковных порядков, во главе которой открыто стал теперь патриарх Иосиф, поддерживаемый большинством архиереев и приходским духовенством, недовольным реформаторскими затеями кружка. Почему из всех других вопросов, поднятых ревнителями, именно вопрос о единогласии выдвинулся на первое место и сделался боевым по преимуществу, это обьясняется тем, что другие вопросы, как, например, о необходимости борьбы с остатками язычества, с распущенною жизни белого и черного духовенства, ни в ком не возбуждали сомнений: ненормальность указанных явлений и необходимость борьбы с ними признавалась всеми. Другое было с вопросом о единогласии: тут возможны были, с точки зрение тогдашнего понимания дела, и споры по этому вопросу, и борьба из за него.

Еще Стоглавый собор постановил: «псалмов бы и псалтыри вдруг не говорили и канонов по два вместе не канонархали, но по единому, занеже то в нашем православии великое безчиние и грех; тако творити отцы отречено бысть». Но не смотря на такое постановление Стоглавого собора, «то в нашем православии великое безчиние и грех» продолжались по-прежнему, по-прежнему службы церковные «совершались разом несколькими голосами: один пел, другой в это время читал, третий говорил эктении или возгласы, или читали сразу в несколько голосов и каждый свое особое, не обращая внимание на других, и даже стараясь их перекричать. Всякая чинность, стройность, а также и всякая назидательность богослужение, окончательно терялись — церковная общественная служба, при таких порядках, не только не назидала, не научала, не настраивала на молитву предстоящих, но напротив: приучала их относиться к богослужению чисто механически, бессмысленно, только внешним образом, без всякого участие мысли и чувства. Многие из народа стали смотреть на посещение церкви, как на одну формальность, и не только во время богослужение держали себя крайне непристойно, что чуть ли не сделалось общим правилом, но и старались ходить в те именно церкви, где служба, ради многогласия, совершалась с особою скоростью. С своей стороны духовенство, желая заманить в свои храмы побольше народу, доводило скорость церковных служб до крайности, дозволяя в храме читать единовременно голосов в шесть и больше. Эти вопиющие беспорядки в церковном богослужении глубоко возмущали всех истинно благочестивых людей, и по их жалобам высшие церковные власти предпринимали против злоупотреблений некоторые меры. Патриарх Гермоген в послании пишете: «поведают нам христолюбивые люди со слезами, а инии писание приносят, а сказывают, что в мирских людях, паче во священниках и иноческом чине, вселися великая слабость и небрежение, о душевном спасении нерадение, и в церковном пении великое неисправление. По преданию св. апостол и по уставу св. отец церковного пение не исправляют, и говорят-де в голоса в два, и в три, и в четыре, а инде и в пять—в шесть. И то нашего христианского закона чуже»^[44]. В 1636 году нижегородcкие священники в своей челобитной патриарху Иосафу заявляют: «в церквах,государе, зело поскору пение, не по правилам святых отец, ни наказанию вас, государей, говорят голосов в пяте и шесте и боле, со всяким небрежением, поскору. Екзапсалмы, государе, такоже говорят с небрежением не во един же голосе, и в туж пору и псалтырьи каноны говорят, и в туж пору и поклоны творят невозбранно»^[45]. Подобные церковные нестроения совершались и в самой Москве и по другим епархиям. Так патриарх Иоасаф, в памяти тиуну Манойлову 1636 года, заявляет, что в Москве во всех церквах «чинится мятеж и соблазн и нарушение нашея святые и православныя христианския непорочные веры», во всех церквах «зело по скору пение Божие, говорят голосов в пяте и шесте и больши, со всяким небрежением». Патриарх запрещает многогласие, однако сейчас же делает и уступку в пользу укоренившегося злоупотребление; «а в церкви бы велети говорити, пишет он,голоса в два, а по нужде в три голосы, опроче экзапсалмов, а экзапсалмы бы по всем церквам говорили в один голосе, а псалтыри и канонов в те поры говорити отнюдь не велети». Суздальскийархиепископ Серапион всвоем окружном послании 1642 года пишет: «ведомо убо нам, архиепископу, от многих известися, что в Суздале и по всем городом нашея архиепископьи, в соборных и приходских святых Божиих церквах чинятца мятежи и соблазн и нарушение святые нашея православный христианския непорочные веры, что в святых Божиих церквах зело по скору пение Божие, не по правилам святых апостол и святых отец: говорят в голосов в пяте и шесте и больши, со всяким небрежением». В виду этих злоупотреблений архиепископ повелевает: «а в церкви велети говорити голоса в два, а экзапсалмы по всем церквам говорити в один голосе, а псалтыри и канонов в ту пору говорите отнюдь невелет». Но так как злоупотребления продолжали существовать пo-прежнему, то они по-прежнему продолжали вызывать и горькие жалобы людей благочестивых. Так, неизвестный в челобитной к патриарху Иосифу говорит: «воспомяну тебе, государе, и о бездушных гласех — благовесты и звоны по обычаю церковному и по достоянию коегождо дне по чину содеваются, первому другое последуя, звон с благовестом несмесно; царского же, государе, пение обычай от многих небрегом и не по ряду совершается, яко же предаша нам святии отцы, ежебы первых божественны сладости вкусивше, и других совершению святые службы всем всякого глаголемаго и чтомаго и поемаго словеси насыщатися; но точию, государе, именем утренняго времени зовется утреня, или вечерняго времени зовется вечерня, совершается же, государе, от многогласия в церквах Божиих пение образом неистового пьянства: к начальному пению другий поемлет и третий, даже и до пяти и шести гласов купно бывает. И еще, государь, бываемое, кто наречет святого церковного устава обычай? Воистину государе, тем сводим на себе гнев Божий, а не милость»^[46]. Биограф Неронова говорит: «в оная времена от неразумеющих божественного учение внийде в святую церковь смущение велие, яко чрез устав и церковный чин не единогласно певаху, но в гласы два, и три, и в шесте церковное совершаху пение, друг друга неразумеюще, что глаголет; и от самех священников и причетников шум и козлогласование в церквах бываше странно зело: клирицы бо пояху на обоих странах псалтыре и иные стихи церковные, не ожидающе конца лик от лика, но купно вси кричаху; псаломник же прочитоваше стихи, не внимая поемых, начинаше иные, и не возможно бяше слушающему разумети поемаго и читаемаго»^[47]. Некто, называющий себя Агaфоником, прислал суздальскому apxиепископу Серапиону целое обширное послание, с целью доказать необходимость введения во всех церквах обязательного единогласия и необходимость уничтожение укоренившегося у нас многогласия. После небольшого вступления, с выражением почтения к архиепископу и своего недостоинства, после укоров архиепископу за его нерадение в борьбе с приверженцами многогласия, которые, как волки, расхищают его паству, производят церковный раздор, автор спрашивает: «кто cиe устави единогласное и благочинное пение—повеждь ми?» И отвечает:

«не ин бо кто cиe устави, но иже восшедый до третьяго небесе, Павел Апостоле, яко же рече: ныне же братия, аще прииду к вам языки глаголяй, кую вам полезу сотворю, аще вам не глаголю или во откровении, или в разуме, или в пророчествии, или в научении».., и ссылаясь на толкование этих слов Апостола Златоустом, говорит: «тако и мы, святый владыко, во святых Божиих церквах, егда в два гласа и в три и четыре вдруг говорим вси, которая польза будет слышающим? всюду неполезное будете, яко же Златоустый глаголет зде и Павел Апостоле. Слыши святый владыко, како Апостол Павел, Златоуст бесполезноепоказуют пение «с безчинием бываемое»... Приводя другие места из АпостолаПавла и толкованиена нихЗлатоуста, говорит: «вонми святый владыко Апостола гласу, яко беснующихся являет быти всех глаголющих вдруг; не яве-ли мы, егда в гласа в два, и в три, и в четыре, и в пять, овогда и в шесть и в седмь, неточию невернии, но и верный, благочестие и благочиние церковное любяй, неречет-ли нам—беснуемся? ей посмеется сему нашему беснованию». Снова приводя слова Апостола Павлаи толкование Златоуста, говорите: «видиши-ли владыко святый,какоПавел Апостол и Златоустый Иоанн к пользе вся творити повелевают, и к созиданию ближняго и исправлению; кая же польза получити предстоящим в церкви людем во время божественного пение, егда в гласа два или три и множае вдруг говорят, — никако ничесого, точию шум всуе, и без пользы, и пагуба с великим грехом». И опятьприводя слова Ап. Павла и толкование Златоуста, говорите, что он «повел явно везде по вселенней во всех церковных святых, пети единым гласом,внимание исозидания ради слышати хотящих слова Божия в пользу себе, да не без плода от церкве отъидут». Ссылаясь затем, в подтверждение необходимости единогласияна Григория Богослова, автор, обращаясь к архиепископу, говорит: «что же святителю Божий к сим? Аще сих свидетелей не требуем, или не преемлем, глаголющих правая и истинная о Христе и о догматех, то убо тща и вера наша, обретаютжеся и лжесвидетели Божия Апостоли, яко послушествование на Бога, яко воскреси Христа, Его не воскреси; и умершии о Христе и о догматех — погибоша; аще в животе сем уповающе есмы в Христа точию,—окаяннейши всех человек есмы; и евангельская проповедь и апостольская предания, и правила святых и богоносных отец будут ложны и не истинны, тако же и уставы церковные; то убо нынешних мятежников и раскольников церковных уставы добры? Ни, не буди тако. Вся сия бляди и суть суетословцов и своевольников, якоже Златоуст глоголет, зане по своему их любоначалию сия глаголющим, и творящим во святых церквах еретический сей шум, а любоначалие мати есте ересям, якоже Златоустый глаголет. Буди нам последовати и творити по преданию святых апостол и богоносных отец правилом, и по церковным уставом, еже в полезу себе и всему православному христианству, а еретических блядей и богопротивных всячески ошаяватися и отметати их». Автор заявляет,что за единогласие говорят не только указанные им святые мужи, но и московский Стоглавый соборе, постановление которого о единогласии он и приводит, а также и московский патриарх Гермоген, «новый исповедник», также боровшийся с многогласием; и затем, обращаясь к архиепископу, говорит: «поминай святителю Божий Златоустого слово, яко рече: да не убо ми речеши, яко пресвитер согрешил ест, ниже яко диакон: всех сих на главу хиротонисавших вины переходите». В заключение своих рассуждений и доказательств в пользу безусловной обязательности для всех единогласие в церковном пении и чтении, автор приходит к такому выводу, что «всею силою и мощию должны суть архиепископи и епископи имети стражбу о освященных кононех божественных правил, поручено бо ест им твердо соблюдати я, да ничто от них преступаемое и забытием преминуемо, ни изысканием оставляемо, во он день в муках онех изыскано будет: хранящии бо священные каноны Владыки Бога сподобляются, сие же преступающий, в конечное осуждение себе влагают. Божественным каноном несохраняемым, различна преступление бывают, от тогоже Божий гнев на нас сходит, и многия казни, и последний суд. Тому сему повинни суть святители, не бдяще, не стрегуще винограда, еже есть церковь, но препущающе во обиду по некоей страсти, или по неразумию небоязны вышняго страха, иже суть клялися сохранити и судьбы закона и правды Божия, — горек суд таковым и поделом воздаянием будет. Бога ради, молим тя, святителю Божий, со всеми, иже Бога любящими, во еже силою Святого Духа, по богоизбранном народе твоея паствы, пачеже о душах их, поболети и руку подати требующим и исцелити братью, погибнути хотящих, и во единое собрати разстоящыяся уды, исправити же согрешение, дондеже время настоит, яко да многим странам подаш подобающе согласие, еже убо безместие худых человек погубити возношение, занеже се и Владыце всех благоугодно и вышши всякие молитвы»^[48].

Но многогласием в чтении и пении, одновременностью чтение и пение, дело не ограничивалось, злоупотребление и беспорядки шли далее, простирались на самый характер церковного пения. Биограф Неронова говорит, что в то время в церквах «пояху речи не яко писани суть, но изменяюще речения ради козлогласования своего, восприемше обычай древних бесчинников, и вместо ежебы глаголати: Бог, Христос, Спас, они пояху: Бого, Христосо, Спасо и прочие речи изменяюще, яко ныне странно зело слышати»: инок Евфросин в 1651 году писал: «Дух Святый повелевает бо пети не просто, но разумно, сирече не шумом, ниже украшением гласа, но знати бы поемое самому поющему, и послушающим того пения разум речей мощно бы ведати, а неточию глас украшати, о силе же глаголе, небрещи... В пении бо нашем точию глас украшаем и знаменные крюки бережем, а освященные речи до конца развращены противу печатных и письменных древних и новых книг, и неточию развращены, но и словенского нашего языка, в нем же родихомся и священным писанием учихомся, чюжи, не свойственны и сопротивны. Где бо обрящется во священном писании нашего природного словенского диалекта сицевыи, несогласные речи: сопасо, пожеру, вомоне, темено, имои, восени, волаемо, иземи, людеми, сонедаяй и прочие таковые странные глаголы, ихже множество невозможно ныне подробну исчести»^[49].

Глава кружка ревнителей, Стефан Вонифатьевич, решительно восстал против многогласия в церковном пении и чтении и решился всюду ввести единогласие. Вместе с Федором Ивановичем Ртищевым они стали действовать на царя, который охотно примкнул к ним, вполне разделяя их воззрение на единогласие. Тогда Стефан и Ртищев «первое уставиша в своих домех единогласное и согласное пение», а потом, посоветовавшись между собою, при поддержке государя, вызвали из Нижняго Новгорода известного Иоанна Неронова и сделали его протопопом московского Казанского собора. Неронов немедленно ввел в своем соборе единогласное пение и чтение. К ним скоро примкнул, в этом деле, и новоспасский архимандрит Никон, впоследствии патриарх, который, по словам Шушерина, и сделался Стефану «в том богоспасаемом деле велий поборник и помощнике». Затем, по примеру Стефана и Неронова, за единогласие дружно стали и провинциальные ревнители: Аввакуме, Лазаре и другие.

Настойчивые и энергичные усилие кружка ревнителей ввести в приходских московских церквах единогласие, и очевидное их стремление распространите его на всю церковь, вызвали сильное возбуждение и недовольство среди громадного большинства приходского духовенства, которое увидело в единогласии зловредное новшество, чуть не ересь, и готово было открыто и решительно восстать против него. Этим возбуждением приходского духовенства, и в значительной мере самих прихожан, воспользовался патриарх Иосиф, чтобы подвести свои счеты с ненавистным ему, зазнавшимся кружком ревнителей, состоящим исключительно из лиц низшей церковной иерархии и не имевшим в среде своей ни одного архиерея. Патриарх стал во главе противников единогласия^[50].

На первый взгляд может показаться очень странным: каким образом патриарх Иосиф мог защищать многогласие — cиe безстрашие и нерадение о церковном пении», «то в нашем православии великое безчиние и гpех»; каким образом патриарх мог восстать на защиту многогласия, столь очевидно представляющего из себя вопиющее злоупотребление, ни под каким видом недопустимое и не терпимое в церкви? Между тем, с точки зрение тогдашнего понимания дела, Иосиф имел свои серьезные основания бороться против единогласия и отстаивать многогласие.

Русские того времени были убеждены, что при совершении всех церковных служб необходимо вычитать и пропеть без всяких пропусков все, что положено в церковном уставе, который однако взят был нами из восточных самых строгих монастырей, и введен был у нас в обыкновенных приходских церквах. Благодаря этому обстоятельству службы в приходских храмах, при вычитывании и выпевании всего положенного строгим монастырским уставом, выходили чрезмерно длинными и крайне утомительными для прихожан, которые, при таких условиях, неохотно посещали церковные службы,какочень обременительные для них и требующие слишком много времени. Практическая повелительно настоятельная нужда требовала сокращение церковных служб вприходских церквах. Тогда наши предки, для достижение этой, самой жизнью подсказанной цели, прибегли к такому средству: оставаясь верными тому своемувоззрению,что весь церковный устав обязательно должен выполняться при совершении всех церковных служб, они стали употреблять многогласие т. е. прибегли к единовременному пению положенного уставом в несколько голосов сразу, причем один читал и пел одно, другой в это же время другое, третий свое и т. д., благодаря чему церковные службы отправлялись очень скоро, а между тем все положенное уставом выпевалось и вычитывалось вполне и без всяких пропусков. Понятно, чем наибольшее количество голосов разделялось положенное для данной службычтениеипение, тем скорее отправлялась служба, почему, в видах скорости, стали употреблять в службах пение и чтение сразу голосов в пять, шесть и семь. Но такое многогласие,в видах необходимого сокращения времени служб, допускалось только для приходских церквей,ради немощимирских людей, ради снисхождения к их житейскимзаботам, недозволяющим уделять им слишком много времени на посещение церковных богослужений. Другое дело монастыри, населенные людьми, отрекшимися от всего мирского, обязавшимся посвятить себя всецело служению Богу, непрестанной молитве; там строго требовалосьсоблюдение единогласия и долгих службы были обязательны. Полагалось, если кто из мирских хотел слушать настоящую истовую службу, тот должен был отправляться на богомолье в монастыре, почему благочестивые русские людиисчитали себя обязанными, времени от времени, посещать ради богомолья монастыри, чтобы хотяизредка помолиться как следует,выстаивая вседлинныемонастырскиеслужбы. Естественно поэтому, что когда ревнители благочестия, указывая на полное извращение характера и значения церковных служб многогласием, на весь вред подобных церковных порядков для молящихся, необходимо ничего не понимавших из того, что читалось и пелось в церкви, и потому составлявших о самом богослужении и его цели и назначении, самое неправильное и извращенное понятие,— когда они потребовали уничтожение многогласия и введения единогласия; то сам собою возник практический и, нужно сознаться, очень важный вопрос: как отзовется введение единогласия на посещении храмов народом, когда приходские службы удлинятся чрезмерно? Ведь и сторонники единогласия, также как и сторонники многогласия, требовали при совершении служб полного соблюдения всех предписаний устава, даже вводили еще в богослужение разные положенные чтения из прологов, житий святых, отеческих поучений, чем необходимо крайне удлиняли все службы, приближая их к монастырским. Никаких выпусков и сокращений в службах они не допускали; напротив они все совершали по уставу, очень истово, точно, без малейших опущений. Мы знаем, как такие истовые, уставные службы единогласников должны были отзываться на молящихся во храме. Павел Алепский вот что пишет об этих наших церковных службах: мы выходили из церкви, говорит он, едва волоча ноги от усталости и бес-прерывного стояния без отдыха и покоя... Что касается нас, то душа у нас расставалась с телом, от того что они затягивают обедни и другие службы: мы выходили неиначе, как разбитые ногами и с болею в спине, словно нас распинали... Мы не в состоянии (после богослужения) были придти в себя от усталости и наши ноги подкашивались». Павел искренно изумляется необыкновенной выносливости русских, выстаивавших чрезмерно длинные службы. «Что за крепость в их телах и какие у них железные ноги! восклицает он. Они не устают и не утомляются. Вышний Бог да продлите их существование!.. Какое терпение и какая выносливость! Несомненно, что все эти люди святые: они превзошли подвижников в пустынях. Мы же вышли (из церкви) измученные усталостью, стоянием на ногах и голодом». «Всего больше, заявляет он, боялся я и хлопотал об отъезде (из Москвы) до Пасхи, что бы избавиться от бдений, трудов и стояний Страстной седмицы»^[51].