Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович
Шрифт:
Оказанное Никону открытое сопротивление со стороны кружка провинциальных ревнителей благочестия, по поводу его распоряжения о поклонах и перстосложении, дало ему случай убедиться в том, что в лице отвергнутых им ревнителей он найдет себе самого сильного и опасного врага, способного дискредировать в мнении общества проводимые им реформы и подорвать самый его патриарший авторитет, только опираясь на который он сделал известное распоряжение о поклонах и перстосложении. Поэтому Никону необходимо было прежде всего так или иначе освободиться от враждебных ему ревнителей, которые легко могли сделаться органом всех недовольных, как лично Никоном, так и его церковными реформами, и тем создать ему массу затруднений и неприятностей в будущем. Действовать относительно своих бывших друзей мягко и примирительно, постараться привлечь их на сторону предположенной церковной реформы, воспользоваться их ревностью, энергией и дарованиями для достижения своих целей — Никон не хотел, потому что уже ранее хорошо изучил взгляды и убеждения своих бывших друзей, и ясно видел сильную нерасположность с их стороны сочувственно, или только терпимо, отнестись к намеченной церковной реформе. В виду этого Никон решил просто отделаться от своих притязательных, заносчивых и опасных для него и его дела друзей, и при том таким способом, который бы сразу дал им почувствовать всю силу и могущество Никона, а их собственное бессилие и ничтожество пред ним. Всемогущему царскому любимцу и патpиapxy нетрудно было найти поводы и способы покончить с неприятным опасным для него кружком. Члены кружка ревнителей всюду, где только им приходилось действовать, создавали себе немало врагов, благодаря своим резким обличением чужих неправд, пороков и недостатков. Никон воспользовался этим обстоятельством для своих целей. Он стал принимать жалобы озлобленных против ревнителей и, давая веру этим жалобам, стал привлекать ревнителей к ответственности. По такой жалобе он отдал за пристава Логгина, чем крайне возмутились все ревнители. Неронов выступил полномочным защитником Логгина, и между ним и Никоном публично произошла очень бурная сцена, в присутствии целого собора. Неронов при этом случае до того забылся, что дозволил себе самые грубые и резкие выходки против патриарха, обвиняя его в неуважении и презрении к царю, в неправдах, в жестокости, в склонности слушать клеветников и наушников, в доверии к людям заведомо недостойным, и в преследовании людей добрых и хороших. Когда, например, Никон, обличаемый Нероновым в неправом суде, заметил: «я де кроме Евангелие ничем не сужу», то Неронов так отвечал ему: «во святом Евангелии написано: Господе рече, любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас; а тебе кто и добра хощет и ты и тех ненавидишь, а которые клеветники и шепотники, и ты тех любишь и жалуешь и слушаешь. А кто тебе кого огласит напрасно, хотя
Так Никон отделался от своих бывших друзей, лишив их прежнего влиятельного и видного общественного положение и разослав их по дальним уголкам России. Царь решительно стоял на стороне Никона и предоставил ему полную свободу действий в церковной сфере, отказываясь от всякого вмешательства в церковные дела. Неронов, еще до своей ссылки, говорил Никону: «подал равноапостольный, благочестивый государь, царь и великий князь Алексей Михайлович всея России тебе волю, и ты, зазнався, тако всякия ругания творишь, а ему, государю, сказываешь, я де делаю по Евангелию и по отеческим преданиям», Стефан Вонифатьевич писал сосланному уже Неронову, уговаривавшему его побудить царя вмешаться в церковные действия Никона, что царь «на себя такого чина не взимает, что управити ему, государю, благочестие»; и в другом месте: «царь государь положил свою душу и всю Русью на патриархову душу»[69].
Таким образом Никон находился теперь в самых благоприятных условиях относительно выполнения предположенной церковной реформы. Те лица, от которых он только и мог ожидать серьезного противодействия себе, находились далеко от Москвы, в ссылке; царь оказывал ему безусловное доверие и предоставил ему в церковных делах полную свободу действий; власти, бояре и весь народ уже ранее клялись ему беспрекословно подчиняться всем его архипастырским распоряжениям. И однако же, не смотря на все это, Никон встретил сильные препятствия на пути к осуществлению церковной реформы, и открытое решительное сопротивление всем своим реформаторским распоряжениям. Противодействие исходило от его бывших друзей — ревнителей, которые, не смотря на свою ссылку, очень чувствительно давали знать о себе Никону. Пользуясь своими прежними связями и особым положением в Москве, они обращались с своими челобитными к царю и царице, а также и к царскому духовнику, чтобы они защитили их от Никона, который несправедливо гонит их и преследует, причем самих себя они выставляли мучениками за правду, страдальцами за ревность по благочестии. Так Неронов, который теперь стал во главе своих опальных друзей ревнителей и всех вообще противников Никона, пишет царице: «тии (Павел, Даниил, Аввакум, Логгин) мучени и томлены, и изгнани ради проповеди закона, и ради учение, и за еже побуждати им наблагое всех человек, ревность имуще, да не един от христиан правого пути погрешите, но вси спасение да улучат и чисти пред сотворшим ны предстанут в день праведного суда, иже и воздаст комуждо по делом его».
Ревнители не ограничивались тем, что представляли Никона человеком жестоким, несправедливым, гонителем людей, ревнующих о правде и благочестии. Указывая всем на единоличное распоряжение Никона о поклонах и перстосложении, они на первых уже порах стали открыто и настойчиво заявлять о том, что русскому благочестию грозит от Никона серьезная опасность. «Не наша бо страдания, пишет Неронов в своей первой челобитной царю, от 6-го ноября 1653 года, нудят нас к тебе, государю, вопити, ниже скорбей и мучений наших моление к тебе, государю, приношу; но страх держит мя о сем, дабы благочестие истинне в поругании не было и гнев Божий да не снидет... О, благочестивый царю, устави, молю, бурю, смущающую церквы!.. О, благочестиве! молю тя: скорби бо и гонения, еже претерпехом за любовь Господа нашего Иисуса Христа, радость нам воистину; а еже зрети или слышати люди Божия смущаемы и печалию погружаемы прововерия ради и благочестия от бед и скорбей — нестерпимо». С своей стороны Аввакум, вместе с Даниилом, еще до своей ссылки, уже писал царю в особой челобитной: «о, благочестивый царю, откуда се привнидоша в твою державу? Учение в Росии не стало и глава от церкви отста, понеже озоба вепрь от луга и инок дивий поял и есть». Во второй челобитной государю, писаной в начале 1654 года, Неронов прямо уже указывает царю, в чем заключается опасность, грозящая церкви. «Искушения бо прииде, потрясаюшия церковь, и велико несогласие, пишет он царю. Чесо ради? всяко веси. Отцы преданное коленное покланение попираемо, и крестнаго знамения сложение перст пререкуемо, и ново некако сказуемо не от писания, плачю достойно, соблазн приносяще людем, их жо ради Христос кровь свою пролия... Коленное же покланяние от устава прияхом, преданнаго церкви святыми отцы, согласующе от тех и блаженному Никону в своих правилех, и не хотящих до земли покланятися, непоклоннической ереси последующих тех глаголет, юже сказует девять - десять первую в Дамаскинов книге». Доказывая за тем истинность двуперстия ска-занием о Мелетии антиохийском, словами Феодорита, свиде-тельством Максима Грека, Неронов говорит: «всех же зрим нетлением и чудесы от Бога прославленных, от них же ни един инако мудрствуя, приложити что смея, последующе древле бывшим отцем, и яко постепении друг по друзе идуще, а пред отцы не прескочающе, но пребываху в них же научени быша, самочинне же законов не полагаху и церковных догмат не развращаху. Сих ли святейшия есмы? О, благочестивый царю, яко законы их, ими же они Богови угодивши, и в чудесех велице явлешеся, тако, яко истиниих прогоняют бесов; мы же сие нетрудно разорити покушаемся. На сих ли возносимся, им же видим ты, благочестивый царю, и вси правовернии князи, и боляра, и архиереи, и ереи, и православные християня со страхом многим любезно святые их мощи целуете, и ракам их касаетеся ради освящения единородных наших душ, и яко да молят о нас человеколюбца Бога, да милостив будет нам в день судный, — на сих вознестися имамы?» Затем Неронов, в той же челобичной царю, говорит, что вместе с верою русские приняли от греков и книги, которые «добре и богоугодно» были переведены на славянский язык, а потом благовернии цари, князи, святители и преподобнии отцы «писание уясниша и тиснению печатному предаша» причем преподобный Максим Грек крепко завещал «возносящимся премудростью и тщетною философиею, развращенно же житие имущим, отнюдь не дерзати святых книг таковым переводити, ниже вручити таковым, яков же он лукавый чернец Арсений, о нем же патриарх иерусалимский писал к тебе, государю, из Путивля, что он Арсений еретик, велел ся его остерегать. А ныне он, Арсений, взят к Москве и живет у патриарха Никона в келье, да ево и свидетеля, врага, поставляет, а в древних великих мужей и святых чудотворцев свидетельство отметает и ложно нарицает». Для решения возникших церковных недоумений Неронов предлагает царю созвать собор, но только чтобы этот собор был истинный, «а не сонмище иудейско». «Не единым бо архиереом подобает собратися, пишет он, но и священно-архимандритом, и священно игуменом, и протопопом, и священно-иноком, иереом и диаконом, ведущим до конца божественное писание; такожде и в мире живущим и житие добродетельное проходящим всякого чина людям; поискати же лепо, государь, и в пустыни живущих иноков, искусных отцев, науку имеющих от божественного писания, пачеже жития ради добродетельнаго и чистоты и дарованию сподобльшихся от Бога, да же споспешествуют нам, государь, неточию словеса, но и молитвы их, ко исправлению нашея православныя христианския веры, да же истина светлее солнца явится. Тебе же, государь, яко превеликому столпу, ту председети и всех зрети». Только одного ограничения для проектируемого собора желает Неронов. Это — чтобы государь никак не принимал в совете иностранных иноков, «истине и благочестию ругателей и ересем вводителей»[70].
Царь не только не придал никакого значение этим челобитным, вполне положившись в церковных делах на Никона, но и запретил Неронову обращаться к нему с жалобами на Никона. Но это не остановило Неронова. Он стал писать царице, прося ее ходатайства пред царем, и особенно обращался к своему патрону и доброжелателю Стефану Вонифатьевичу, думая найти в нем противника Никону.
Неронов, и особенно его друзья, до конца своей жизни имели неправильное представление об участии Стефана Вонифатьевича в деле церковной реформы Никона, и неправильно представляли себе личные отношения, существовавшие между Стефаном и Никоном. По их представлениям Никон, до своего патриаршества, очень дружил со Стефаном, во всем соглашался с ним, не противоречил ему и даже всячески пред ним заискивал. Но сделавшись патриархом, он решительно будто бы изменил к Стефану свои отношения: стал не только гнать и преследовать его друзей, но ругать и поносить и самого Стефана. Неронов говорил патриарху Никону: «преже сего совет имел ты с протопопом Стефаном, и которые советники и любимы были, и на дом ты к протопопу Стефану часто приезжал и любезно о всяком добром деле беседовал, когда ты был в игумнах, и в архимандритех, и в митрополитех... Ты с государевым духовником протопопом Стефаном тогда был в советех, и не прекословил нигде... И протопоп Стефан за что тебе враге стал? — везде ты ево поносишь и укоряешь»[71]... Но такое представление ревнителей об изменившихся будто отношениях Никона к Стефану, после того как Никон успел сделаться патриархом, решительно неверно и не соответвует действительности. Стефан Вонифатьевич несомненно всегда был сторонником Никона, как своего ставленника в патриархи, и до самой своей смерти сохранил к нему близкие дружеские отношения. На производимую Никоном реформу он смотрел как на свое личное дело, и потому не только не мог ей противодействовать, нои всячески ее поддерживал. В послании к царю из Спасокаменного монастыря, от 27 февраля 1654 года, Неронов пишет: «по приказу отца священнопротопопа Стефана Нифатьевича, всякое покорение и любовь показывал аз к Никону патриарху, еще же он был в архимандритех и в митрополитех, и лживых слов ему, господину, не говорил, но все поистинне истину, моля его, да не слушает клеветников»[72]. Значит, когда Никон еще был архимандритом и митрополитом, уже тогда между им и Нероновым происходили несогласие, уничтожаемые авторитетом Стефана, который заставлял Неронова оказывать Никону «покорение и любовь» т. е. уже и тогда Стефан считал более правым Никона и был на его стороне, а не на стороне Неронова. Тоже было и после, когда Никон стал патриархом и начал свою реформаторскую деятельность. Протопоп Аввакум в письме к Неронову в Спасокаменный монастыре, от 14 сентября1653года,говорит: «а про Стефана сказатьне знаю что, — всяко ослабел. Писал
Так старался Неронов убеждениями и мольбами, а часию и угрозами, склонить Стефана на свою сторону, заставить его решительно и открыто выступить на борьбу с Никоном. Но в тоже время Неронов невольно чувствовал, что Стефан вовсе не на его стороне, что он не оправдывает его строптивого, вызывающего поведения относительно Никона. Неронов искал причины такого, казалось ему, непонятного поведения своего друга и советника. В приписке к письму он спрашивает Стефана: «не то ли ты мыслишь, государь мой союзниче, священнопротопопе Венифатьевич, что я тебе, живучи на Москве, стужал и много тебе жестоко и противно говорил?» Значит Неронов сознавал, что Стефан им недоволен, что он оправдывает не его, а Никона, причину этого думает найти в прежних своих личных отношениях к Стефану, когда он, в виду вскрывавшегося между ними несогласия по тем или другим вопросам, дозволял себе много и горячо спорить с Стефаном и не соглашаться с ним. Отсюда очевидно также и то, что рознь в воззрениях между Стефаном и Нероновым сказывалась уже давно и, благодаря резкости и упрямству Неронова, уже ранее вызывала неудовольствие Стефана, о чем теперь и вспоминает Неронов.
Еще яснее свои истинные отношения к Никону патриарху и реформатору Стефан выразил во втором письме к Неронову. Здесь он пишет, что царь, которому он прочел письмо Неронова, удивляется его (Неронова) упрямству», что царь и Стефан «блазни не имеют о патриархе, — все он доброе творить», и что вообще «государь за патриархом ничего худого не видал». Что же касается распоряжения Никона о поклонах, то Стефан находит его правильным, вполне согласным с русской церковной стариной; а относительно перстосложения вопрос еще не решен окончательно, т. е. царь и Стефан находили правильными первые реформаторские шаги Никона и вполне их оправдывали, так как они, очевидно, и предприняты были Никоном не иначе, как после предварительного соглашения по этому предмету с царем и Стефаном. Поэтому не удивительно, что и царь не похвалял сопротивление и упрямства Неронова, и что он выразил желание, чтобы Неронов подчинился Никону и снова занял свое прежнее место в московском Казанском соборе, о чем Стефан и извещал в письме Неронова.
Таким образом Стефан был, несомненно, вполне на стороне Никона, и оправдывал его реформу пред своими задорными друзьями—ревнителями, с которыми он, особенно с Нероновым, поддерживал всегда прежние близкиеотношения, всячески усиливаясь его и других примирить с новыми явлениями в тогдашней русской церковной жизни. Несомненно также и то, что и царь принимал живое и деятельное участие в первых реформаторских шагах Никона и в посреднической попытке Стефана примирить ревнителей, особенно Нерона, с Никоном и его реформаторскою деятельностью.
Стефан мало однако рассчитывал побороть упрямство Неронова путем убеждений и уговоров, и потому решил достигнуть этой цели иным способом; как видно, Стефан уже давно задумал принять монашество, променять свое видное и влиятельное положение царского духовника, на положение простого смиренного инока старца. К тому же он решил склонить и Неронова. Последний во втором своем письме пишет Стефану: «прочее же писанное тобою (т. е. Стефаном), о вселюбезне, внятно разумех, смирению твоему подивихся и простонравию блаженному, и благий совет твой приемлю. Молю же тя, поне мирскаго мудрования уклонися, якоже и мира, и Владыце нашему Господу Ииcycy послужим по силе нашей». Приняв благой совет Стефана Неронов, как известно, постригся в монахи под именем Григория. Также поступил и Стефан Вонифатьевич. В 1655 году он, на средства своего духовного сына — государя, построил в Москве на «убогих домехе», где было кладбище для бедняков, странников, умерших насильственною смертью, замерших и других несчастных, особый монастырь, названный Покровским, в котором, вероятно в 1656 году, он и был пострижен в монахи под именем Савватия. Стефан Вонифатьевич, в иночестве старец Савватий, скончался 11-го ноября 1656 года, и был похоронен в своем Покровском на убогих домех монастыре[75]. Понятно почему Стефан добивался и потом действительно постриг Неронова в монахи. Сам Стефан смотрел на свое иноческое пострижение, как на акт всецелого отречения от Mиpa и всецелого посвящения себя служению только Господу Иисусу — он, после пострижения, не царский духовник, не влиятельное придворное лицо, даже не иерей, а смиренный инок — просто старец Савватий. Он был убежден, что и Неронов, сделавшись старцем Григорием, подобно ему, тоже всецело проникнется иноческим смирением, бросите свою задорную общественную деятельность и, как инок, смирится пред патриархом, весь сосредоточится на работе Христу, навсегда замкнувшись от мира в своей уединенной иноческой келии. Но Стефан ошибся в своих надеждах на Неронова: ставши старцем Григорием, Неронов не изменился, а по прежнему во всех случаях проявлял и прежний задор, и неуступчивость, и ненависть к патриарху, и прежнее желание играть в обществе видную и прямо шумливую роль. Монашество оказалось бессильным переделать неспокойную натуру Неронова и направить его энергию и помыслы в другую сторону. В виду этого миротворческие стремления Стефана по отношению к Неронову не удались, но за то они, в известной степени, удались по отношению к другому лицу,—патриарху Никону.
Если Неронов впоследствии говорил Никону патриарху «протопоп Стефан за что тебе враг стал? Везде ты его поносишь и укоряешь», то на это заявление Неронова следует смотреть как на преувеличение, как на выражение желания Неронова показать, что Никон не только преследовал его Неронова, но даже ругал и поносил такого уважаемого и почитаемого всеми человека, каким был Стефан Вонифатьевич. Стефан, как миротворец, сохраняя постоянно дружеские отношения с Никоном, в тоже время дружил с Нероновым и его друзьями, всячески усиливаясь примирить их с Никоном и его реформаторской деятельностью, а Никона побудить к более кроткому и снисходительному отношению к ревнителям. Возможно, что суровому и нетерпеливому Никону иногда было неприятно это миротворческое вмешательство Стефана, это его стремление щадить и по возможности извинять своих друзей, и он дозволял себе, по обычной ему несдержанности, выражать иногда свое неудовольствие на Стефана, что подхватывалось Нероновым и его сторонниками и нарочно выставлялось потом, в видах повредить Никону, как проявление его вражды к Стефану. B действительности же никакой вражды к Стефану Никон не имел и даже более: Стефан и на Никона оказывал сдерживающее и смягчающее влияние и Никон, благодаря Стефану, стал потом терпимей и снисходительней. Мы видели, что Стефан всячески усиливался примирить Неронова с Никоном, но умер, не достигнув этой цели. Очень вероятно, что Стефан, перед смертью, взял с Никона обещание примириться с Нероновым, если тот пойдет хотя бы сколько-нибудь на уступки. И действительно Никон, уважая память Стефана, решился идти на примирение с Нероновым. Очень любопытны и характерны, для обоих заинтересованных сторон, некоторые обстоятельства этого примирение, поскольку они связаны с личностью Стефана. Неронов, после своего пострижения в монахи, пробыв некоторое время в Москве у Стефана, отправился на житье в Игнатьеву пустынь. Но так как Никон его разыскивал, то Неронов, скрываясь, переходил с места на место. В это время в Москве умер Стефан, и Неронов, получив весть о его смерти, явился в свою пустынь, «и моли Иоанн духовную братью, да в царствующий град Москву, на гроб к отцу Савватию (т. е. Стефану) того отвезут проститися: зане отец Савватий представися, Григорий же (Неронов) бегая живяше и не сподобися последи се целовати любезнаго ему друга и брата, и во многих слезах бяше сицевых ради; духовная же братия готови исполнити прошение его, и елико той хотяше, делом исполняху.» Неронов прибыл в Москву и здесь между ним и Никоном произошло примирение, причем Никоне, несмотря на задоре, несдержанное и грубо-неприличное поведение Неронова, отнесся к нему в высшей степени сдержанно и ласково-милостиво. Между прочим Неронов просил Никона назначить ему место, где бы он мог проживать во время своего пребывания в Москве. Никон, имея в виду близкие отношения Неронова к Стефану, зная, может быть, что и в Москву-то он прибыл, если верить его заявлениям, собственно за тем, чтобы плакать на гробе своего «друга и брата», предложил ему жить в Покровском на убогих дому монастыре, где была могила Стефана. Но Неронов не понял всей деликатности предложения ему Никона жить в Покровском монастыре, он грубо отвечал патриарху: «далече, великий святителе; где мне от тебя поближе; потому что человек я древний, бродить не могу. Изволь пожаловать на Троицком подворье побыть». И патриарх рек: «ино-де добро», и Неронов поселился на Троицком подворьи, а не в монастыре Стефана. Но если Неронов не хотел, хотя бы временно, пожить при гробе своего друга и брата Стефана, а предпочел поселиться поближе к двору и патриарху, чтобы быть на глазах у сильных мира сего; за то Никон, с своей стороны, не забывал умершего Стефана, с уважением относился к его памяти, заботился о построенном им монастыре[76], посещал его могилу, на которой, конечно и не раз, плакал. В записке о жизни Неронова рассказывается: «генваря в 14 день (1657 г.) патриарх Никон приехал в Покровский монастырь, что на убогих дому, идеже лежат мощи отца Саватия, и быв у гроба старцова, пошел к строителю старцу Кирилу в келью. И в келее, обычно благословение и мир дав, седе, покивая же главою и плача, глаголя: «старец Григорий!» Старец (т. е. строитель Кирилл) вопрошая его, глаголя: владыко святый, что вина плачу, его же ради зело плачеши? Патриарх же ничто же рече строителю, но, плакався довольно, отъиде»[77]. О чем именно плакал Никон на гробе Стефана, — мы не знаем. Но судя потому, что Никон, плача, говорил: «старец Григорий!» можно с вероятностью заключать, что тяжелое душевное настроение Никона создалось его примирением с Нероновым, которое, как он ясно видел, не смотря на всю сдержанность и уступчивость с его стороны, не удалось, так как Неронов по-прежнему питал к нему полное нерасположение и готов был всячески вредить ему. Никон, приезжая плакать на гроб миротворца Стефана, отдавал, вероятно, дело своего примирения с Нероновым, на суд умершего Стефана, так усиленно всегда об этом заботившегося. Во всяком случае, плакать на могилу Стефана приезжал не Неронов, а патриарх Никон, и это уже одно говорит за его всегдашние близкие отношения к Стефану, за его любовь и глубокое уважение и почтение к нему. О вражде патриарха Никона к Стефану не может быть, при указанных обстоятельствах, и речи.