Патриарх Никон
Шрифт:
— Идёмте к народу, нечего делать. Не дослушаю и обедни, — произнёс хладнокровно Алексей Михайлович и двинулся вперёд из церкви.
Бояре и родственники пошли за ним. Все были без оружия, так как, по обычаю, в церковь с оружием никто не смел входить.
Государь вышел на крыльцо.
Впереди всех стоял Лучко Жидкий и держал в шапке письмо.
Нижегородец Мартын Жедринский, стоявший здесь, взял это письмо и поднёс царю:
— Изволь, великий государь, вычесть письмо перед миром, а изменников привесть перед себя...
— Ступайте домой, —
Гилевщики схватили его за платье и за пуговицы, и раздались голоса:
— Чему верить?
— Дай клятву...
.Алексей Михайлович улыбнулся и произнёс:
— Клянусь Богом и даю вам в том руку...
Стоявший вблизи его гилевщик перебил с ним руку.
— Теперь по домам! С Богом, — крикнул народ, весело бросившись в обратный путь.
Едва народ разбрёлся, как государь послал в Москву храброго князя Хованского водворить там порядок, а сам сел обедать, чтобы после трапезы с боярами и стрельцами ехать в Москву.
В Москве в это время гилевщики, направившиеся к дому купца Шорина, ворвались в хоромы и разграбили их.
Хозяина самого они не нашли — он успел уйти в Кремль и спрятался в доме боярина князя Черкасского, любимца Москвы.
Захватили они, однако ж, пятнадцатилетнего сына Шорина, пригрозили ему показывать, что его отец-де бежал в Польшу с боярскими грамотами. Между тем толпа всё более и более росла: день был хороший, не рабочий по случаю рождения царевны, и народу высыпало к дому Шорина видимо-невидимо. И вот, когда эта многочисленная толпа собиралась двинуться в с.Коломенское, не столько ради мятежа, как поглядеть в праздник на своего батюшку-царя, да подышать в селении свежим воздухом, — появился князь Хованский.
Он обратился к гилевщикам и уговаривал их разойтись, объявляя, что государь, как только пообедает, двинется в Москву творить суд над преступниками.
В ответ ему из толпы закричали:
— Ты, боярин, человек добрый, и службы твоей к царю против польского короля много. Нам до тебя дела нет, но пусть царь выдаст головою изменников бояр, которых мы просим.
Хованский поскакал обратно в Коломенское село, и вслед за ним двинулся народ.
Гилевщиков было не более двухсот человек, и то они не имели оружия, — у некоторых виднелись только палки в руках; остальная почти десятитысячная масса состояла из лиц разного сословия и звания: были даже дети и женщины.
Всё это двигалось, в виде прогулки, поглазеть, полюбопытствовать.
По дороге гилевщики встретили возвращавшихся в обратную товарищей, которых царь успокоил, но толпа увлекала их назад. Потом они встретили царского дядю, Семёна Лукича Стрешнева; тот выехал от имени царя упросить народ возвратиться в Москву. Стрешнев слишком высокомерно заговорил с толпою, и та погналась за ним с палками, так что, чтобы спастись, Стрешнев должен был вскочить с аргамаком своим в Москву-реку и переплыть с ним на другой берег. Это только и спасло его.
После того гилевщики продолжали путь.
Узнав о приближении народа, царь собрал стрельцов и бояр на площади перед двором своих палат; ему уж подвели было коня, и он хотел было сесть на него, чтобы двинуться навстречу народу, как появились гилевщики, и впереди их сын Шорина.
Мальчик прокричал громко, что отец его-де уехал в Польшу с боярскими грамотами.
Едва Шорин кончил, как со всех сторон раздались неистовые крики:
— Выдай изменников...
— Я, — кротко произнёс Алексей Михайлович, — государь и моё дело сыскать и наказание учинить кому доведётся по сыску, а вы ступайте по домам. Дело так не оставлю, в том жена и дети мои порука.
— Не дай нам погибнуть напрасно.
— Буде добром тех бояр не отдашь, так мы станем брать их у тебя сами по своему обычаю!.. — раздались голоса.
Здесь нужно было небольшую толпу гилевщиков, резко отделявшихся от народа, окружить и забрать или перебить; но кто-то вдруг крикнул:
— Бей их!..
Войска с боярами бросились на толпу, рубили и кололи налево и направо.
В ужасе безоружный народ бросился врассыпную: многие хотели спастись, переплывая Москва-реку, но там утонули...
Утонуло сто человек; изувечено, изрублено насмерть более семи тысяч.
Это была, в полном смысле слова, бойня людей, где не разбирали ни пола, ни возраста, ни лиц.
Несколько часов продолжалось это позорное дело. Оставшиеся в живых и попавшие в руки стрельцов отвезены в монастырь, к Николе на Угрешу. Следствием суда было вешание, резание рук, ног, языков и ссылка в дальние города.
Царица после этого ужасного дела заболела и пролежала весь год, так что опасались даже за её жизнь.
Москва долго после этого погрома не могла оправиться и прийти в себя: кто не досчитывался мужа, кто брата, кто сына, кто отца; также много женщин и детей погибло бесследно.
Когда весть дошла к Никону, он несколько недель постился, плакал, сокрушался и служил панихиду по убитым и казнённым страдальцам.
Последнее доходило до Москвы, и ещё пуще враги его озлоблялись и готовили ему разные козни.
XXI
БОЯРСКИЕ КОЗНИ
Родион Стрешнев сидел в Путивле и ждал проезда Никона, чтобы его арестовать; но вскоре получил от Хитрово гонца, что патриарх уже остановлен и возвращён в монастырь и что в Москве земская смута.
Получив это извещение, он тотчас вернулся в Москву, и в тот же день у него собрались: крутицкий митрополит Павел, Семён Лукич Стрешнев, Паисий, Алмаз и Хитрово.
Хитрово рассказал, как он арестовал Никона, и что царь велел его отъезд держать в тайне.
— Никон проклинает: важно ли его проклятие?
— Клятва, подобно молнии, сожжёт виновного; если же произнесена не по достоинству, то падает на того, кто произнёс её, — авторитетно произнёс Паисий для успокоения царя, боявшегося проклятия Никона.