Патриарх Никон
Шрифт:
Были ему предложены ещё несколько несущественных вопросов, и между прочим о том, что Никон будто бы называет царя мучителем, обидчиком и хищником. Тоже спрошен он о проклятии, произнесённом патриархом над Стрешневым.
На первый вопрос Паисий отвечал: «Если он духовного чина, то да извержется». На второй он дал чисто греческий ответ: «Если б мышь взяла освящённый хлеб, нельзя сказать, чтоб причастилась; так и благословение собаки не есть благословение; шутить святыми делами не подобает, но в малых делах недостойно проклятие,
Акт этот, подписанный Паисием, Хитрово взял с собою для доклада царю. Алексей Михайлович, прочитав его несколько раз, сказал:
— Одно ли усердие ваше и митрополита Паисия вызвали вопросы и ответы? Вы хотите уверить меня, что могу утвердить соборное постановление о Никоне; но вы в заблуждении — без вселенского собора я не в праве этого сделать. Но нам нужно ещё выслушать святейшего Никона. Отослать к нему эту сказку, — пущай даст письменный ответ.
Хитрово не ждал подобной развязки.
— Великий государь, — воскликнул он, — да ты и без него можешь учинить вселенский собор.
— Без его ответа я и собора не созову. По вас его проклятие ничего, а я его проклятий не хочу, и избави меня Бог от этого несчастия. Не даёт проклятие патриарха блага на земле, а у меня дети имеются... Делай, что я приказываю, а коли даст ответ, тогда поглядим.
Отослали этот акт к патриарху, и тот исписал ответами целую тетрадь, в которой он особенно нападал на присвоение себе царём многих патриарших прав.
Ответы Никона сильно рассердили царя, но вместе с тем убедили его, что Никон делает его самого подсудимым, а потому здесь нельзя обойтись иначе, как созвать вселенский собор... Но и на это он неохотно решался и медлил распоряжением.
Извещённый об этом кем-то Никон к рождественскому празднику послал в Москву игумена Нового Иерусалима Герасима и строителя Аарона для славления у царя. Вместе с тем они привезли и письмо патриарха к царю.
Письмо было в примирительном духе.
Аарон явился к царскому духовнику протопопу Лукьяну.
Тот принял его хорошо, обещался передать письмо царю и сказал:
— Из Воскресенского монастыря, — закончил он, — дали было знать царю через лекаря Данилова, что патриарх бежал: но в это время он получил от меня гонца с извещением, что я на патриаршем следу и что он не уйдёт от меня. Царь и прогнал Данилова, наказав ему не болтать о патриаршем бегстве...
— Что же царь думает делать с ним? — спросил Семён Лукич, — притом, как это совпадает земская смута и бегство Никона!
— Боится судить Никона... да и собор боится созвать царь, в особенности после земской смуты.
— Напрасно, — воскликнул Паисий. — Пущай меня за просят, и я дам ответы письменные, как патриарший посол.
— Алмаз, напиши вопросы, обратился Семён Лукич к думному дьяку, а я скреплю их как думный боярин.
Алмаз написал обвинительный акт против Никона, состоявший из нестоящих внимания мелочей, и заключил вопросами:
— Может ли царь созвать собор на Никона, или надобно повеление патриаршеское?
— Царь может созвать собор по примеру римских кесарей, — ответил Паисий.
— Собор, созванный царём, Никон почёл за ничто и назвал сонмищем жидовским?
— Его надобно как еретика проклинать! — возмутился Паисий.
— Можно ли составом судить главу своего, начальника?
— Все священники, как преемники апостолов, имеют власть вязать и решать, — польстил белому духовенству Паисий, рассчитывая, что этим склонит их на соборе на свою сторону, — в особенности, как пригласит на собор раскольничьих попов.
— Нарёкся Никон великим государем по указу царскому?
— Согрешил Никон, приняв такой высочайший титул, — смиренно произнёс Паисий.
— Подобало ли Никону убегать страха ради?
— Кто творит добрые дела, никогда не боится, — поднял набожно глаза к небу Паисий.
— Согрешает ли царь, что оставляет во вдовстве церковь Божию?
— Если он это делает для достойных причин, не имеет смертного греха; однако не свободен от меньшего греха, потому что многие соблазняются и думают, что он это делает по нерадению, — дипломатически выставил Паисий греховность царя за то, что он не утверждает постановления собора русских святителей.
Архиереи и бояре, которые не бьют челом и не приводят царя к тому, чтоб дал по этому делу решительный указ, грешат ли?
— И очень грешат! — воскликнул Паисий, зная, что этот ответ даст боярам сильное оружие против Никона.
— Царское величество говорит мне, что пятый год не может дождаться патриарха...
Об этом Аарон тотчас уведомил с нарочным Никона, чтобы он выехал в Чернёво и ждал дальнейших его извещений.
Патриарх отправил вследствие этого посох митр. Петра царю, а 27 декабря явился Аарон вновь к духовнику царскому и объявил, что патриарх находится уже в Черневе, просил доложить государю, чтобы позволил приехать в Москву патриарху помолиться Пресвятой Богородице и где царское величество велит очи свои видеть. На это царь с окольничьим, 28 декабря, ответил: «Для мирской многой молвы ехать тебе теперь в Москву непристойно: в народе теперь молва многая о разности в церковной службе и печатных книгах».
Этот ответ напоминает науськивание раскольников. И неудивительно. Слух о приезде его произвёл переполох в Москве. Враги, его, т.е. раскольники и боярство, испугались и пустили в ход всё, что только возможно, чтобы государь не принял его и сделал бы в отношении его решительный шаг. Несколько дней спустя, в конце декабря, собралась у царя соборная дума, т.е. и духовенство, и бояре, и упросили покончить как-нибудь с Никоном, и решено было: послать грека Мелетия с грамотами к восточным патриархам, пригласить в Москву для суда над Никоном.