Патриарх Никон
Шрифт:
— Тащите ночью каждый по мешку, аль по два, ко мне на двор, да подводы свои доставьте и бочки, дело наладим.
— Ладно! — крикнули мятежники и разошлись.
Ночь была тёмная, и возили гилевщики к Нестерову золу и бочонки.
На другой же день, незаметно для горожан, воспользовавшись темнотою ночи, бочки свезены в ближайший от Новгорода лес и уложены на полянке.
На третий день раздался кличь у земской избы об измене Морозовых и о селитре.
Гилевщики бросились к церковным колокольням, и начался сплошной набат. Народ побежал к земской избе и, услышав об измене и селитре, забрал
Забрав бочонки, толпа при набате вступила в город, все улицы были наполнены негодующим народом, и бочки с торжеством отвезены на пушечный двор. Здесь главари мятежа, воспользовавшись смутой, забирали пушки, чтобы везти их для укрепления Каменного города. Мысль была — овладеть крепостью, чтобы можно было дать отпор войскам, коли они придут из Москвы.
Вдруг среди этой сумятицы раздались голоса:
— Воевода! Митрополит!..
Оба они явились на пушечный двор узнать в чём дело.
Волк закричал:
— Теперь уж улика налицо... порох, аль селитра от Морозова к свейцам.
Никон вышел из экипажа и подошёл к бочонкам, лежавшим на пушечном дворе.
— Топор! — крикнул он.
Кто-то из толпы подал топор.
— Рубите один бочонок, — обратился он к народу.
Выступили Волк, Лисица, Жеглов и Нестеровы.
— Рубить нельзя, — закричал Волк, — взорвёт.
— Рубите, — внушительно обратился вновь Никон к толпе.
— Всем жизнь-то дорога, — раздались голоса.
— Так я сам бочонок разрублю! — крикнул Никон, — схватил топор и направился к бочонкам.
Народ отхлынул от бочонков на огромное расстояние.
И воеводу взяло сомнение.
— Святейший архипастырь, а коли взорвёт? — сказал он, дрожа от ужаса.
— Уйди, князь, а я помолюсь Богу, раскрою бочку и ложь!.. Отойди, пока я тебя не покличу.
Воевода удалился на довольно большое расстояние.
Никон разрубил дно одного бочонка и высыпал оттуда золу.
Он начал делать знаки, чтобы воевода приблизился.
Князь Хилков утвердил, что в бочонках зола, а не порох и не селитра.
— Это крамольники, воры, гилевщики сделали, — заметил Никон, — чтобы раздуть смуту. Теперь идём к народу и разоблачим их.
Гилевщики же, видя, что их выдумка не удалась, начали в народе мутить, и раздались голоса:
— Чародейство.
— Волшебство.
Вот почему, когда к народу приблизились Никон и воевода, многие в толпе шептались:
— В Волхов, с моста.
— С башни.
Но гилевщики уж значительно потеряли в доверии массы, и многие из народа бросились к бочонкам. Удостоверясь, что там зола, они начали разбивать и другие бочонки и, таким образом, в полчаса, не более, все они были раскрыты, при громком смехе большинства народа.
— Это обман...
— Злой умысел.
— Переполох гнусный.
Раздались грозные голоса:
— Долой гилевщиков... Всё один обман.
При этих криках главные гилевщики заблагорассудили поспешно удалиться.
Несколько дней спустя Никон потребовал к себе главарей мятежа, — те значительно присмирели, и он посоветовал отпустить Соловцева в Москву.
Гилевщики согласились, и Жеглов отъезжающему сказал:
— Это дело не я затеял, я сижу в земской избе неволею, взяли меня из цепей миром; а если бы меня земские люди не взяли, то было бы ещё хуже: я унял смертное убийство и грабёж и датского посланника не дал до смерти убить.
XXV
ГРОЗНАЯ КАРА
В половине апреля по московской дороге к Новгороду двигалась небольшая рать, предводительствуемая князем Хованским.
Князь остановился у Спаса на Хутыне, разбил шатры, расставил часовых и послал в Новгород стрельца в земскую избу, с объявлением, чтобы все ратные новгородские люди явились к нему, а город сдался бы ему беспрекословно.
Едва посол уехал, как к князю от Жеглова подали письмо, в котором он уведомлял, что гилевщики готовы встретить его, князя, хлебом и солью, но с тем, чтобы впредь в Новгород присылались новгородцы, знающие их обычаи. Письмо он заключил: «Никон и Хилков в мире пускали слухи, будто царь послал вешать и пластать без сыску и очных ставок и теми речами в миру чинят великое сумнение и смуту».
В тот же день явился в стан князя Федька Негодяев и упросил отправить его в Москву, для объявления от Новгорода покорности.
Между тем, узнав о прибытии от царя рати, стрельцы и другие гилевщики собрались в земской избе.
Мятежники потеряли головы: они поняли, что гибель их неизбежна.
Все собирались уж идти с повинною к князю, но выступил Лисица; он обратился к мятежникам:
— Мы должны стоять за свои обычаи; не нужно нам чужих воевод и митрополитов; вольности Великого Новгорода пущай возвратят нам. Пущай будут наши посадники, наши головы!.. Коли не наша сила идти против царской рати, заберём наше добро, народ, оружие, распустим знамёна, ударим в барабаны и пойдём во Псков — там тоже гиль и смута, будем там биться за свои вольности; лучше смерть, чем позорно быть рабами бояр и боярской расправы...
— Идём во Псков!.. Лучше смерть!.. — раздались голоса, но один из стрелецких голов выступил и крикнул:
— Полно мутить мир, и так уж довольно мы нагрешили... будут нас теперь только кнутовать, а тогда и вешать и пластать. Не слушайтесь Лисицы и Волка — это воры и им мало виселицы... Кто верит в Бога — за мной с повинной к Хованскому с хлебом и солью, а остальные делайте, что хотите.
Стрелецкий голова вышел из земской избы; большинство гилевщиков за ним последовало.
На другой день князь Хованский, при колокольном звоне, с барабанным боем вступил в Новгород и отправился к Софии. На паперти церкви Никон со всем духовенством, с воеводою и с новгородскими выборными встретил его с крестом и святою водою, а новгородцы поднесли ему хлеба и соли.
Из Софии Хованский отправился в митрополичий двор и тотчас разослал своих ратников овладеть пушечным двором, земскою избою, а там распорядился об аресте главных мятежников.
Оговорено более двухсот человек, и не только все тюрьмы были наполнены, но и другие занятые для этого помещения.
На другой день весь митрополичий двор наполнился семействами, т е. жёнами, отцами и детьми арестованных, и плач был невообразимый. Они требовали митрополита; Никон вышел к народу; тот стал умолять, чтобы узников выпустили из тюрем на его поруки.