Патриарх Никон
Шрифт:
— Святейший патриарх, — произнёс торжественным тоном Епифаний, — дело исправления книг настоятельно, его отложить нельзя. Малороссия просится давно под руку (в подданство) русского царя, и если книги не будут исправлены и будут держаться заблуждений и ересей, то митрополит киевский останется под паствою патриарха константинопольского, а при этой религиозной розни братья одною и того же народа могут стать в такие же отношения, в каких стоят православные в Малороссии к униатам и католикам; поэтому и слияния этих двух народов никогда не будет. Если же, ты патриарх,
Едва это произнёс Епифаний, как вошёл Матвеев со связкою бумаг и тюков.
Поклонившись в ноги патриарху, Матвеев сказал:
— Светлейший патриарх, я от боярина Ильи Даниловича Милославского, по царскому приказу... Два года тому назад были посланы в Варшаву боярин Гаврила Пушкин, окольничий Степан Пушкин и дьяк Гаврила Леонтьев с жалобою на отпечатанные в Польше книги, в которых поносилось Московское царство и блаженной памяти царь Михаил Фёдорович, и патриарх Филарет... Тогда король Ян-Казимир велел вырвать из книг бесчествовавшие нас листы и сжечь их на площади, а самые книги велено изъять из обращения. Теперь доносят, что не только в царстве Польском, в Литве и Белоруссии ходят эти книги, но их много привезено к нам. Король Ян-Казимир явно ищет с нами разрыва.
— А что гонцы от украинских воевод и от Унковского бают? — прервал его Никон.
— Доносят, в Малороссии-де всяких чинов люди говорят, что они от войны с ляхами и разорения погибают, кровь льётся беспрестанно; за войной хлеба пахать и сена косить им стало некогда; помирают они голодною смертью и молят Бога, чтоб великий государь был над ними государем, а ляхам веры нельзя дать, они-де, казаки, знают заподлинно. что ляхи против московского царя войну начнут.
— А из Киева что пишут? — спросил задумчиво Никои.
— Литовский гетман Радзивилл занял его, — продолжал Матвеев. — Соборную церковь Богородицы, каменную, на Посаде, ляхи разграбили всю, образа пожгли, церковь вся выгорела, одни стены остались, а в церкви лошадей своих жиды и ляхи оставили; деревянных церквей сгорело пять, а которых не жгли, то всё разорили, образа дорогие окладные себе взяли, а иные поисщепали; колокола у всех церквей взяли к в струги поклали; но из этих стругов шесть казаки отгромили. В монастыре Печерском казну также всю взяли и паникадило, посланное нами туда у св. Софии взяли тоже всю казну, ризу, сосуды, всю утварь, образ св. Софии; все монастыри разорены...
— Господи, помилуй нас грешных, — воскликнул невольно Никон.
— Унковский, — продолжал Матвеев, — доносит, что Виговский, писарь Богдана Хмельницкого, говорил ему, что если великий государь наш не возьмёт его под свою высокую руку, то Малая Русь отдастся под руку турского царя. Казаки не хотят быть холопами ляхов и бегут к нам тысячами.
— Завтра собрать боярскую думу, — возразил на это Никон, — и ты, Артамон Сергеевич, расскажешь это боярам и царю.
Матвеев вышел.
— Вы слышали, — воскликнул после его ухода Епифаний Славенецкий, — светлейший патриарх, как бедствует малороссийский народ, а Москва не даёт ему помощи... Уж сколько раз гетман Богдан простирал сюда руки, ища защиты своему народу, монастырям и церквам Божьим, но вопли эти тщетны. И чего боятся бояре?.. Теперь время слить все разрозненные части Руси... Не только Малая, но и Белая Русь, и Литва, и галичане — всё стонет под игом ляхов, и русский царь одним ударом уничтожит вражью силу, соединит под одним скипетром и под одним патриаршеством всех членов одной и той же православной русской семьи... Если один Богдан Хмельницкий, без денег, оружия и пороха, мог приводить в трепет Варшаву, то что будет, если соединится с ним русский царь?
— Святая правда, — сказал Никон.
– Да, в прошлое царствование мы потеряли через войну с Польшей Смоленск, и мы гак напуганы, что боимся новой войны. Но возможно ли, — продолжал он после некоторого молчания, — подчинить московскому патриарху и митрополии киевскую и литовскую?
— Можно и должно, светлейший патриарх; а для этого необходимо только исправление ваших книг богослужебных, иначе слияние народов Великой, Малой, Белой Руси, Литвы и Галичины будет непрочно: непрочен союз, не связанный узами одной веры. Говорю святую истину пред вами, святейший патриарх: если вы не исправите книг, не присоединятся к вам другие русские митрополии, и будет русская церковь всегда в кабале у константинопольского патриарха и турского султана.
— Об этом нужно подумать и поговорить, — заметил Никон. — Что ты сказал, почти теперь оправдывается; из Белой Руси и Литвы множество дьяконов православных ездят ко мне в Москву, чтобы я их рукополагал в иереи. Ты прав, нужно соединить всю русскую православную церковь воедино, и тогда будет един пас гирь, едино стадо.
— Аминь! — произнесли торжественно Ртищев и Епифаний и удалились.
Когда они вышли, Никон стал прохаживаться по своей рабочей горнице и потом, вдруг остановившись пред иконой Спасителя, висевшей в углу, произнёс набожно:
— Исправление книг нужно для прославления Твоего же имени, Сладкий Иисус, Сын Божий, и если бы мне пришлось, подобно Дионисию, пострадать за истину, так я приму это как милость Божию. Русскую церковь нужно соединить воедино, и как Иерусалим соединяет всех христиан всех толков, так да сделается Русь новым Иерусалимом для воссоединения всего русского народа под одною державою и единым патриархом.
В этот миг вошёл монах и остановился у двери.
Никон оглянулся: это был греческий монах Арсений.
— Отец Арсений, — сказал Никон, — я назначил тебя старшиною печатного дела, а исполнил ли ты мой приказ об иконах?
— Исполнил, святейший патриарх; латинские печатные иконы отбираются; тоже всех трёхруких Богородиц, страшный суд разбойника и другие еретичные.
— Что же народ?
— Смущается, говорит, иконоборство... ханжество.
— Непостижимо... Продолжай своё дело... ответ мы дадим Господу Богу нашему, и он не осудит нас.
И с этими словами патриарх удалился.