Патриарх Никон
Шрифт:
В ту ночь ей снился страшный сон: к ней пришёл Никон, бледный, старый, худой, в простой монашеской одежде.
Схимница вскрикнула и проснулась — в келье никого не было.
Она упала на колени и, молясь, горько плакала.
XXIX
ПЕРВАЯ МЫСЛЬ ОБ ИСПРАВЛЕНИИ ЦЕРКОВНЫХ КНИГ
В восемь часов вечера, вскоре после вступления на патриарший престол Никона, царь Алексей Михайлович сидел со своею семьёю за ужином.
За
Разговор шёл о политике: жаловался Милославский, что Польша не хочет наказать виновных в изменении в грамотах царского титула и сочинителей пасквилей на Россию.
Царь зевнул и велел ему обратиться к патриарху.
Переменил Милославский разговор; он начал жаловаться на то, что он, Милославский, чтобы не вызывать местничества, вместо боярских детей начал определять детей дьяков и стряпчих, но, к ужасу его, и те затеяли тоже местничество.
Царь ещё пуще зевнул и отправил его для совета к Никону.
Между тем ужин кончился, царь помолился Богу, допустил к руке всю семью и отправился в свою опочивальню.
Здесь ожидал его постельничий Фёдор Михайлович Ртищев.
Он раздел царя, и когда тот стал на колени у ризницы и начал молиться, Ртищев тихо вышел и удалился из дворца.
Шаги свои он направил к патриаршим хоромам.
Стража и служители патриарха пропустили его, и он отправился в рабочую комнату Никона.
В подряснике, заваленный у огромного стола кипами бумаг и книг, Никон сидел и писал, когда появился Ртищев.
— Рад тебя видеть, Фёдор Михайлович, — с весёлым лицом заговорил к нему Никон.
Ртищев остановился в почтительном отдалении.
— Иди поближе, — продолжал он, — садись вот сюда, к столу, поговорим... отведу немного душу.
Ртищев подошёл тогда под его благословение и сел на стул, которые имели тогда вид табуреток.
— Как у тебя в Андреевском монастыре, Фёдор Михайлович, идут переводы?
— С Божьей помощью, хорошо.
А я, видишь, сколько получил богослужебных книг, не апокрифических, а настоящих, канонических... Необходимо взяться за исправление наших... Согрешил царь Иван Грозный во многом, но грех великий сотворил он своим Стоглавом... Василий Шуйский и отпечатай многие книги с поправками Стоглава. Троицкая лавра взялась за исправление требника, но этим дело кончилось, и блаженной памяти мой предместник, патриарх Иосиф, назначил исправителями иереев: Степана Вонифатьева, Ивана Неронова, Аввакума, Лазаря, Никиту, Логгина, Данилу и дьякона Фёдора и ни одного из монашествующих. Попы-то и внесли сугубое аллилуя и двуперстное знамение, чтобы угодить купечеству... Теперь приходится всё это поисправлять.
— Думаю я, святейший патриарх, хорошо ли будет теперь это сделать? При патриархе Иосифе, за год до его смерти, я завёл здесь певчих из Малороссии и стал приучать из моего Андреевского монастыря молодых попов говорить проповеди, а патриарх окружной грамотою дал знать, чтобы в церковном пении было единогласие, — так сделалась смута, и многие попы в тиунской избе кричали: «А нам хоть умереть, а к выбору о единогласии рук не прикладывать». С тем же гавриловским попом заспорил Никольский поп Прокофий и сказал: «Заводите вы, ханжи, ересь новую, единогласное пение, да людей в церкви учите, а мы прежде людей в церкви не учивали, учили их втайне; беса вы имате в себе, все ханжи, и протопоп благовещенский такой же ханжа». Так они честили духовника царского Степана Вонифатьева.
— Они нас называют, — улыбнулся Никон, — и ханжами, и еретиками. Поделом царскому духовнику, зачем он дал им поблажку и ввёл двуперстное знаменье и сугубое аллилуя... Середины не может быть: коли признавать, то нужно признать всё или ничего.
— Да, — заметил Ртищев, — но святейший патриарх не знает, сколько выстрадал знаменитый защитник сергиевской лавры архимандрит Дионисий за вычеркнутые им слова «и огнём» в молитве водоосвещения. Отец мой сказывал, что митрополит Иона [23] вызвал архимандрита в Москву, четыре дня приводили его на патриарший двор к допросу с бесчестием и позором, т.е. в оковах, и его били, плевали на него за то, что он не хотел выкупиться.
23
Когда Филарет Никитич был ещё в польском плену.
— Какой же ответ был Дионисия? — задумчиво произнёс Никон.
— Денег у меня нет, да и дать не за что: плохо чернецу, когда его расстричь велят, а достричь — так ему венец и радость. Сибирью и Соловками грозите мне, но я этому и рад — это мне и жизнь.
— Так говорят все те, — восхитился патриарх, — кто верит в правду и святость своего дела. Что же было дальше?..
— За Дионисием посылали нарочно в праздничные и торговые дни, когда было много народа, приводили его пешком или привозили на ключах без седла, в цепях, в рубище, на позор толпе, и кидали на него грязью и песком.
— Слышал, слышал об этих безобразиях, — вознегодовал Никон. — Распустили враги его слухи, что явились такие еретики, которые огонь хотят в мире вывести, — вот и взволновались ремесленники: как же мы без огня-то?.. и стали выходить с каменьями и дрекольями на Дионисия.
— Вот этот-то и самое страшное, — заметил Ртищев... — и враги наши и ваши распустят о нас такие слухи.
— Да, — задумался патриарх, — мы должны исправление книг сделать собором.
В это время вошёл Епифаний Славенецкий. Он был красив и представителен, говорил красноречиво, с сознанием своего достоинства и знаний.
По обычаю того времени, он патриарху поклонился трижды в ноги прежде, нежели подошёл к его благословению; патриарх просил его сесть и обратился к нему:
— Фёдор Михайлович напугал меня, — сказал он. — Рассказывал про страдания архимандрита Дионисия... И это за два слова: «и огнём». А вы, отец Епифаний, домогались исправления всех богослужебных книг. Много я просмотрел сам и, соглашаясь с вами и отцом Арсением, я готов на необходимые изменения, но боюсь раскола... народ и духовенство так невежественны.