Патриарх Никон

Северцев-Полилов Георгий Тихонович

Царица, дети царские и царевны провожали царя в колымагах, с придворной свитой, за город и простились там с большими рыданиями.

Войско выступало бодро и весело из города, по обычаю с песнями, но Москва была печальна: на улицах слышались рыдания женщин и детей; вообще же какое-то странное чувство овладело москвичами, как будто с выступлением рати с царём в поход должно было что-то случиться.

Такое же чувство овладело и Никоном, когда он последнюю сотню войска окропил и когда стоявший близ него монах взял из его рук чашу и кропилку. Никон набожно перекрестился, чтобы отогнать невольную и непонятную тоску,

и тихо отправился к ожидавшей его у избы колымаге.

По случаю отъезда царя всё государственное управление вверено Никону, а потому тотчас после отъезда царя он занялся усиленно снабжением армии и деньгами, и людьми, и провизиею, и пушками, и снарядами.

XXXVI

НЕТ ХУДА БЕЗ ДОБРА

Князь Трубецкой, выступив в поход, поспешно двигался вперёд через границу Польши в Белоруссию, разбрасывал всюду прокламации, взывая к православным и объявляя священную войну.

Крестьянство тотчас там восстало, а поляки очистили Дорогобуж и сдали Белую, и затем Полоцк и Рославль.

Царь же наступал с войском прямо на Смоленск, и 28 июня наша рать окружила крепость. 2 июля царь расположился уж на Девичьей горе, в двух вёрстах от Смоленска. В это время русские, упоенные успехом и бегством польских ратных людей при их пришествии, подступали к Орше, и недалеко от этого города расположился станом передовой наш отряд.

Лазутчики и вестовщики не давали знать о какой-либо опасности, а напротив того, сообщено, что литовский гетман Радзивилл, услыша о приближении русских, выступил из Орши и двинулся в леса, чтобы там скрыться.

Передовой наш отряд поэтому, расположившись станом, разложил костры, заварил пищу, и так как ночь была очень темна, то все, утомлённые дальним переходом, вскоре заснули.

Часовые, как видно, тоже задремали. В то время вёрстах в пяти от русского стана, в дремучем лесу, происходило что-то таинственное; на одной из полян был разбит шатёр, и в нём шло совещание. За большим складным столом, на складном стуле, сидел высокого роста польский воин, на нём виднелись рыцарские доспехи, и воинственный его вид, также величественная осанка напоминали средневековых рыцарей; а гетманская булава или бунчук, красовавшийся на столе, обнаруживали его звание — это был литовский гетман Радзивилл, неограниченный в то время распорядитель судеб Литвы и Белоруссии.

— Вы, паны радные, Сапега и Сангушко, ошибаетесь, как кажется, — сказал он, — если полагаете, что москали наступают большой силой на Оршу. Они упоены так успехом своим и хлопской революцией, что бросились сюда очертя голову. Я бьюсь с вами об заклад, радные паны, что они воображают, что и я бросил Оршу и бегу в литовские леса. Гей! Хлопец!.. — он ударил в ладоши.

Из-за дерева появился казачок.

— Поклич Цекаваго.

Появился воин в полных доспехах.

— Лазутчики возвратились? — спросил Радзивилл.

— Возвратились.

— Что сообщают?

— Русские варили пищу, поели, выпили и легли спать; а часовые дремлют и, вероятно, тоже заснут. Лазутчики пробрались в самый лагерь и видели это собственными глазами.

— Видите ли, радные паны, моя правда, и нам нужно дать урок москалям. Распорядись, Цекавый, чтобы все воины наши двинулись без доспехов и без лошадей, т.е. так, чтобы не было шуму и стуку, — на русский лагерь. Сапега со своими будет наступать с правой стороны, Сангушко — с левой, а я прямо ворвусь в лагерь; мы окружим таким образом москалей и заберём их всех.

Цекавый удалился.

— А мы, паны радные, - воскликнул тогда Радзивилл, — выпьем по чарке горилки, как подобает добрым шляхтичам, и двинемся в путь.

Он снова ударил в ладоши, и казачок появился.

— Дай по чарке, — скомандовал он.

В миг достал казак из-под огромного дерева, где он скрывался, огромную флягу и, налив старки из неё в большой золотой кубок, поднёс его гетману.

Пожелав здравия радным панам, Радзивилл выпил чарку, потом налил собственноручно полный бокал и подал его Сапеге.

Сапега пожелал ему и товарищу здравия и выпил тоже залпом; таким же образом поступил и Сангушко.

После этого Радзивилл с товарищами вышел из шатра и они направились в лес. Здесь шли они на огонёк костров и каждый из них прибыл к своей части.

Тихо, без шума, оставив у обоза и у шатров сторожей, тронулось всё шляхетное войско с литовскими ратниками по разным направлениям...

Русский стан погружен в глубокий сон; вдруг послышался выстрел из пистолета. Сонными повскочили из своего ложа начальники в своих шатрах. Новые выстрелы из пищалей... Бросились все из шатров, лагерь зажжён со всех сторон. Неистовый крик сражающихся... Русские ратники, сонные, дерутся и умирают... Вопли, стоны, проклятия, кулачный бой, выстрелы... Но литвины и шляхта никого не щадят: как палачи, они рубят спящих... не щадят беззащитных, молящих о пощаде!.. С полчаса продолжалась эта бойня, и, наконец, всё русское или плавает в луже крови — зарезанное, или вопиет — раненое...

Забирает литовский гетман обоз и лошадей, оружие и порох русский, захватывает несколько раненых и несколько уцелевших чудом русских и велит вести это в виде триумфа в Оршу.

На другой день Радзивилл, верхом, в доспехах, окружённый радными панами и рыцарями шляхтичами, вступил при звуке труб и литавр и колокольном звоне в Оршу; причём в прокламации объявил, что отныне он будет так поступать со всеми русскими войсками, которые дерзнут приближаться к Орше.

После того шли несколько недель празднества, и польское рыцарство стало съезжаться со всех сторон с огромным количеством ратников, чтобы под начальством счастливца Радзивилла истребить москалей, которые дерзнут подойти к Орше. Об осаде же Смоленска, затеянной главными силами царя, они говорили: пускай потешаются москали, скорее Днепр потечёт вспять, чем они возьмут Смоленск.

Между тем слух о несчастной гибели передового нашего отряда под Оршей достиг царя и царского стана: Тишайший сильно было смутился. Вот уж две недели они стояли безуспешно под Смоленском, а между тем маменькины сынки, составлявшие его свиту, ещё по пути к Смоленску нажужжали ему в уши, что война напрасна начата, что поляки сильны и что едва ли будет благоприятный исход этой войны.

Но благоприятные вести из лагеря князя Трубецкого, двигавшегося вместе с Шереметьевым и малороссийским наказным Золотаренко к Литве, немного воодушевили царя, а тут вдруг известие, что целый храбрый отряд из несколько тысяч человек погиб бесславно, и неприятель забрал и оружие, и порох, и весь обоз.