Патриарх Сергий
Шрифт:
В конце июля 1936 года заканчивался срок ссылки митрополита Петра (Полянского), церковная общественность с нетерпением ожидала его возвращения. Однако всех ждало разочарование: в сентябре 1936 года НКВД предоставил информацию о смерти митрополита Петра. В связи с этим 27 декабря 1936 года патриархия приняла особый «Акт о переходе прав и обязанностей местоблюстителя патриаршего престола Православной Российской церкви к заместителю патриаршего местоблюстителя, Блаженнейшему митрополиту Московскому и Коломенскому Сергию (Страгородскому)», который к тому времени 11 лет реально возглавлял Русскую церковь [147] .
147
Только
Сергий неустанно служил в храмах Москвы и ближайшего Подмосковья. Вряд ли мы сможем сегодня хотя бы в малой степени представить и ощутить его тяжелые душевные переживания. То были страшные годы в жизни митрополита Сергия Страгородского да и всей православной церкви. Лишь немногие понимали всю чрезвычайность ситуации и как могли поддерживали его.
…Был праздничный воскресный день. Отец Сергий (Лебедев), сидя за своим рабочим столом, сосредоточенно разбирал принесенную почту для митрополита Сергия. Неожиданно внизу раздался звонок. Он открыл дверь: на пороге стояли двое — конвоир и… архиепископ Филипп (Гумилевский), о котором с момента его ареста ничего не было известно уже два года.
— Владыко, вы… — радостно и изумленно проговорил секретарь митрополита.
Они бросились в объятия друг друга, ибо их объединяла многолетняя дружба. Конвоир смущенно отошел в сторону.
— Где же владыко? — наконец просил Филипп.
— Еще с утра уехал по приглашению служить где-то в пригороде.
— Как жаль… У меня очень мало времени. — Филипп посмотрел на конвоира. — Спасибо добросердечным людям… позволили заехать к вам по пути на новое место жительства. — Но что же, что же делать? — нервно продолжил он. — Выходит, мне не дождаться преосвященнейшего… Дайте-ка мне листок бумаги, хоть весточку оставлю о себе, а то, не ровен час, и свидеться больше не удастся…
Часа через три вернулся Сергий Страгородский. Прочитав поданное секретарем письмо, поцеловал его и спрятал на груди со словами: «С таким письмом и на Страшный суд предстать нестрашно!» Потом прошелся по комнате. Сергий Лебедев молча наблюдал за всем происходящим: таким взволнованным и растроганным он митрополита не видел. Тот вновь развернул письмо и прочел его, но на этот раз вслух: «Владыко свитый, когда я размышляю о Ваших трудах для сохранения Русской церкви, я думаю о Вас как о святом мученике, а когда я вспоминаю о Ваших ночных молитвах все о той же Русской церкви и всех нас, я думаю о Вас как о святом праведнике».
— Сережа, — обратился митрополит к своему секретарю, — после моей смерти будут всякие толки… многие будут осуждать меня. Сложно им всем будет понять, не зная всех трудностей, выпавших на мою долю, что я вынужден был делать в это страшное время, чтобы сохранить литургию, таинства… сделать их доступными для православных прихожан, защитить от гонений не только священнослужителей, но и молящихся… Возьми письмо, подшей в мое личное дело.
Через несколько месяцев стало известно, что архиепископ Филипп Гумилевский был застрелен следователем во время допроса… Хоронили его как простого монаха в закрытом гробу, а сестре сказали, что открыть гроб нельзя, так как владыко умер от инфекционной болезни.
1937 год стал апогеем сталинского режима
…В начале октября 1938 года после многочисленных обращений Сергию удалось добиться приема в ОГПУ. В здании на Лубянке его встретил Е. А. Тучков. В тот момент он уже был при новой должности — заместитель особоуполномоченного ОГПУ по Москве.
— Я просил принять меня, — начал Сергий, — чтобы узнать причины арестов духовенства, епископов и иереев в Москве, Сибири и на Урале.
Тучков, в новой форме и при орденах, восседал за столом, перед ним — бумаги, бумаги. Мельком взглянув на гостя и вновь обратившись к бумагам, он проговорил:
— Арестованы участники антисоветских организаций, члены террористических групп.
— Но в письмах, поступающих ко мне от родственников, паствы и духовенства, говорится об их невиновности. Столь много обращений… неужели все они враги? Я не могу поверить в это. И потом, они под защитой конституции как граждане… Надо назначить дополнительное расследование, чтобы успокоить верующих.
— Иван Николаевич, вы же образованный человек, читаете газеты, знаете положение в стране. Партия и государство не могут миндальничать с врагами. И не надо за них просить, и не нужны никакие дополнительные расследования. Их вина уже доказана. Часть из них понесла высшее наказание. Другая — выслана на поселение.
— Зачем же такой скорый суд? Они люди, и жизнь дана им от Бога. Разве вы вправе решать…
— Послушайте, — перебил Тучков, — мы с вами много лет знакомы. Если я сказал: не надо, значит, разговор закончен. Лучше о себе подумайте.
Сергий удивленно посмотрел на собеседника и, помолчав, проговорил:
— Евгений Александрович, я по вашей милости был уже и контрреволюционером, и антисоветчиком, и агентом Англии, и японским шпионом… Что же вы еще про меня выдумаете?
— Не горячитесь. — Тучков встал, прошелся по кабинету: видно было, что он пытается сдержать раздражение. Вернулся к столу и продолжил: — Мы ничего не придумываем, а лишь действуем по проверенным данным. Если хотите знать, на вас имеется достаточно данных, изобличающих в антисоветской деятельности. Уж не знаю, кто там, наверху, — он оттопыренным большим пальцем показал на потолок, — в вас заинтересован. Но, будьте уверены, долго на свободе вам не протянуть.
— Не верю я вам, и бояться мне нечего. Я много прожил, много сделал для церкви и людей верующих. Церкви, как вам ни хотелось бы, не убить, она жива и будет жить, даже если имя мое ошельмуете. Надеюсь, придет время, и верные разберутся и позором не покроют мои седины. А вот за вами, Тучков, кровь, слезы, горе… Никто не вспомнит вас добрым словом. Прокляты вы будете в потомках. Да и свои со временем от вас отвернутся.
Тучков побелел, стиснул зубы, глаза налились злостью, и уже не проговорил, а прохрипел сдавленно и жутко: