Patrida
Шрифт:
— Is everything OK? [147]
Как всегда, одной рукой он закрывает калитку, в другой — привычная тяжесть портфеля. Идёт от дома, где все ещё спят, по сырой асфальтовой дорожке. Прямо. Потом сворачивает направо. Туманное утро, кажется, обещает быть солнечным, впервые за неделю холодных дождей. Справа и слева в желтеющих кронах деревьев попискивают пичуги.
Сегодня после службы в храме нужно опять ехать в Москву.
147
Все хорошо? (англ.)
И все-таки какое счастье, что все происходит — лекции, выступления, статьи в газетах! Спасибо, Господи! Выступаю перед миллионами с проповедью о Тебе. А ведь чувствовал, знал с юности — так будет!
Вот уже и лестницу видно. Успею спокойно сойти на платформу. До электрички целых четыре минуты.
Он взглядывает на ручные часы.
Вдруг над ухом:
— Не скажете, где это?
Какой-то человек. В кепке. Возник на пустом месте, неизвестно откуда. Протягивает бумажку. Лицо испитое. Это оно! Это он. Они.
Потянуться рукой в нагрудный карман за футляром с очками, вынуть их. Неудобно. Тяжесть портфеля в другой руке. Господи, да будет воля Твоя!
От удара топором по основанию черепа его разворачивает. Падая, успевает увидеть бегущие ноги в грязных кроссовках.
Усилием воли возвращает себя из беспамятства. Горячее стекает по шее на грудь. Дотрагивается. Что это, кровь? Да, кровь. Ладонь в крови. Нужно встать. Сейчас подойдёт электричка. Теперь могу не успеть, опоздаю на службу в храм. Люди ждут. Никогда не опаздывал.
Делает шаг, другой к лестнице, к платформам. Вспоминает: а портфель? Где портфель? Там среди прочего записи всех дел на сегодня, на неделю, на год.
Обратно. Бредёт обратно. По своему же кровавому следу. Ни на дорожке, ни в траве портфеля нет. Вон в траве мокрой блеснули очки. Не поднять. Кружится голова. Голова кружится. Что со мной? Неужели? Господи, неужели умираю? «В руце Твои, Господи, Иисусе Христе, предаю…»
Шатаясь, идёт. Идёт к дому из последних сил. Чтоб сократить путь, срезает поворот. Раненым зверем продирается сквозь кусты.
«В руце Твои… предаю дух мой…» Валится на колени возле самой калитки. Нет сил подняться, отодвинуть щеколду. Хрипит, зовёт. Видит кровавые отпечатки своих ладоней на калитке.
Сейчас в храме пел бы «Благословенно Царство!..» Господи, Иисусе Христе, такая земля. Прости им всем, Господи. Земля такая!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Что там стряслось в отеле
Встретив их на машине в аэропорту, Филипп сразу же сообщил Лючии о случившемся. Выглядел старик убито, виновато.
Пока ехали к вилле, Артур несколько раз слышал, как повторялось имя мальчика Микаэла, слово «fire» — пожар.
— Да что произошло?
— Ненавижу ремонт! Этот Микаэл сделал пожар сгорела кухня внизу, в подвале. Браво!
— Нарочно сделал?
— А не нарочно — что мне? Имела ошибку — разрешила им взять из Бельгии этого идиота. Поппи тоже — позволила себе оставить в офисе грязную, мокрую тряпку. А тот всюду сует нос, пришёл, выжал в сток, вода попала на распределительный шит кухни… Теперь перед сезоном везде ремонт. Где найду рабочих? Если найду — будут требовать астрономические деньги, — Лючия с ненавистью глянула в спину старика, сгорбившегося за рулём.
— Ну, не огорчайся, мама, — Артур положил руку на её колено. — Что за сток? Первый раз слышу, чтоб в комнате был сток. В конце концов, отель-то не сгорел. Чем я могу помочь? Хочешь, поеду с вами?
Лючия отбросила его руку.
Высадив Артура у виллы, они уехали.
…За трое суетных суток, проведённых в Афинах, он успел соскучиться по покою и тишине этого дома. Артур зашёл в кабинет Лючии, нажал клавишу автоответчика. Вылеченные больные просили полечить своих родственников, друзей и знакомых. «Кириос Артурос, мистер Артурос», — звучали умоляющие голоса островитян. Только одна из звонивших — Сюзанна — ни о чём не просила. Она сообщала, сколько понял Артур, что позавчера прибыла и остановилась у них Аргиро. Что ежедневно в час дня она приходит к дому Манолиса, ждёт.
Было начало двенадцатого. Артур запер виллу, пошёл по шоссе над пляжами в город. Несколько раз незнакомые водители обгоняли его, потом подъезжали задним ходом. «Русос!» — звали они, предлагая подбросить до дома. «Эвхаристо», — говорил он и продолжал шагать дальше.
Когда Артур просунул руку в решётчатое отверстие, потянул за проволоку и открыл калитку, перед ним оказалось лежащее на земле письмо. Он подумал, что это — послание от Аргиро. Но, уже поднимая его, осознал: конверт московский. Судя по штемпелю, оно было отправлено три недели тому назад.
Здесь же, во дворике, стоя под мандариновым деревом, Артур распечатал его. Письмо было от друга, которого он поселил в своей квартире.
«Артур! Прошло больше трёх месяцев, как ты улетел. От тебя давно не было вестей. Все так же мёрзнешь в своём доме? Пишется ли новая книга? Счастливый — ловишь осьминогов.
Здесь у на с гнилая зима. Грязно, скользко. Эпидемия гриппа. Я тоже переболел, нашёл у тебя аскорбинку с глюкозой, всю слопал.
Приближается первое марта. Если можешь, задержись. Не спеши возвращаться.
В Москве разгул национал–патриотов. Начинает выходить ещё одна их газета — «Чёрная сотня». Черносотенцы, в том числе и казаки, открыто блокируют церкви, где служат ученики нашего покойного батюшки. На днях одну прихожанку убили.
Не могу не поставить в известность о том, что вчера вечером по телефону тебя опять спрашивал какой-то тип. Сперва обложил матом, потом пообещал отправить «к жидовскому Богу»… Правительство будто ничего не замечает: Не знаю, смотришь ли ты там телевизор, читаешь ли газеты. Демократы перегрызлись между собой. Жуткая инфляция. Люди нищают. Каждый день по радио сообщения о замёрзших на улицах… Не возвращайся. Тебя могут убить».