Патрик Кензи

Лихэйн Деннис

— Все кончено, — повторил я, и эти слова, пройдя через пересохшее горло и рот, прозвучали как нечленораздельный стон. — Все кончено.

Наступила долгая томительная тишина, во время которой, казалось, был слышен скрип оси, вокруг которой вращается земля.

Каспер опустил, а Бруссард склонил голову набок, и в его глазах я увидел то же, что было вчера во время матча, — взгляд твердый, горящий, с пляшущими в нем искрами.

Ему на смену пришло смиренное осознание поражения. По всему телу пробежала дрожь, палец соскользнул со спуска, и ствол дробовика опустился.

— Да, — тихо сказал он. — Кончено.

— Что мозги мне е…?! — сказал

его напарник. — Надо это сделать. Надо, понимаешь. У нас же приказ. Ну, давай. Живо!

Бруссард покачал головой, а вместе с нею и маской с апатичным детским выражением:

— Кончено. Уходим.

— Да пошел ты! Кончено! Не можешь пришить этих мудаков? Дерьмо ты после этого! Зато я могу.

Папай поднял руку, навел пистолет в лицо Лайонелу. Раерсон уронил руку на колени, и первый приглушенный выстрел прозвучал из-под стола. Пуля прошла через левое бедро Папая.

Он стал падать на спину, выронил пистолет, а Лайонел вскрикнул, одной рукой схватился за голову и повалился со стула.

Раерсон выхватил пистолет из-под стола и дважды выстрелил в грудь Папаю.

Бруссард нажал на спуск дробовика, и я успел разобрать паузу — микросекунду от момента удара бойка по капсюлю до взрыва пороха в гильзе, адским грохотом отозвавшегося у меня в ушах.

Левое плечо Нила Раерсона исчезло во вспышке пламени, распыленной крови и кости, просто растаяло в воздухе, взорвалось, испарилось одновременно с хлопком выстрела. Сгусток с влажным хлюпаньем ударил в стену, тело Раерсона стало валиться со стула. В клубах дыма стволы дробовика в руках Бруссарда обратились к потолку, а стол вместе с Раерсоном упали влево. Пистолет выпал у него из руки, отскочил от стула и стукнулся об пол.

Энджи успела достать из-под стола пистолет и рыбкой нырнула влево. Бруссард стал разворачиваться к ней, но я с разгона ударил его головой в живот, обхватил, потащил в сторону стойки и ударил позвоночником о поручень. Он крякнул от удара, но тут же приставил дула дробовика мне к затылку.

Я упал коленями на пол, руки разомкнулись и отпустили его, Энджи вскрикнула:

— Бруссард! — и выстрелила.

Пока я доставал пистолет, он бросил в нее дробовик, попал в грудь, удар сбил ее с ног.

Бруссард перепрыгнул через лежавших на полу игроков в дротики и, как прирожденный атлет, бросился к выходу на улицу.

Он приближался к двери. Я закрыл левый глаз, прицелился и дважды в него выстрелил. Правая нога у него дернулась и поехала по полу в сторону, но он успел добежать до угла, открыть засов и выскочить в темноту.

— Энджи!

Я посмотрел в ее сторону. Она поднялась и села среди валявшихся стульев.

— Ничего.

— Вызовите «скорую»! Вызовите «скорую»! — кричал Раерсон.

Я взглянул на Лайонела. Он, мыча от боли, катался по полу, держась руками за голову. Из-под пальцев лила кровь.

Я посмотрел на бармена:

— «Скорую»!

Он снял трубку и набрал номер.

Раерсон прислонился спиной к стене и, задрав голову, кричал в потолок. Тело его судорожно дергалось, большей части плеча на месте не было.

— Сейчас наступит болевой шок, — сказал я Энджи.

— Им займусь я, — сказала она и поползла к Раерсону. — Все полотенца, какие тут только есть, все — мне, живо!

Одна из секретарш перепрыгнула через стойку бара.

— Беатрис! — взвыл Лайонел. — Беатрис!

Две пули, выпущенные Раерсоном, вошли Папаю в грудину, он лежал возле стойки. Резиновая лента, державшая маску на голове, лопнула. Я посмотрел в лицо убитому Джону Паскуале. Слова, сказанные им накануне после матча оказались пророческими: всякому везению приходит конец.

Секретарша бросила из-за стойки полотенце. Энджи поймала его, и в этот момент мы встретились с ней глазами.

— Догони Бруссарда, Патрик. Догони его.

Я кивнул. Подбежала секретарша, опустилась на пол возле Лайонела и приложила полотенце ему к голове.

Я поискал в кармане вторую обойму, нащупал ее и выбежал из бара.

33

Я бросился за Бруссардом через Бродвей и вверх по Си-стрит. Отсюда он свернул в квартал грузовиков и складов, тянувшийся вдоль Второй Восточной. Идти по следу было несложно. Едва выйдя из бара, он сбросил маску, и она лежала у дверей на тротуаре, глядя на меня с беззубой улыбкой пустыми отверстиями для глаз. Свежие капли крови, сверкая в свете уличных фонарей и обозначая извилистый путь раненого, вели в слабо освещенные закоулки между складами, сложенными из растрескавшихся булыжников, мимо баров, посещаемых водителями грузовиков, с задернутыми шторами и небольшими светящимися вывесками, в которых не хватало половины лампочек. Чем дальше, тем кровавые пятна попадались чаще и становились крупнее. По разбитому асфальту улиц с грохотом проползали, покачиваясь, полуприцепы, направлявшиеся в Буффало и Трентон, при свете их огней я рассмотрел место, где Бруссард остановился возле двери, которую, видимо, взломал. Сочившаяся из раны кровь исчертила ее тонкими подтеками, а на асфальте образовала небольшую лужицу. Я не ожидал, что рана в ноге может так сильно кровоточить, но, может быть, я задел какую-то крупную артерию.

Я окинул взглядом семиэтажное здание, построенное, судя по шоколадно-коричневому кирпичу, в конце девятнадцатого или начале двадцатого века. Трава доставала здесь до окон первого этажа, заколоченных растрескавшимися досками. На некоторых из них красовались граффити. Помещение было достаточно велико, чтобы служить складом крупногабаритных товаров или мастерской по сборке машин.

Мастерская, решил я, и вошел. Первое, что удалось разобрать в слабом свете, проникавшем с улицы, был силуэт сборочного конвейера. Из-под потолка с шестиметровой высоты свисали блоки и крюки на цепях. Каждый формой напоминал согнутый палец и как бы манил: «Иди сюда». Сам конвейер и ролики, на которых двигалась его лента, отсутствовали, оставалась только рама, крепившаяся к полу болтами. Пол вокруг был свободен, все сколько-нибудь стоящее, что не демонтировали и не продали последние хозяева, давно растащили бродяги и дети.

Направо от меня железная лестница вела на второй этаж. Я стал медленно подниматься. Темнота не позволяла видеть кровавые следы, я напрягал зрение, пытаясь разглядеть дыры в проржавевших ступенях, и, делая очередной шаг, опасливо перехватывал перила, надеясь взяться за металл, а не за злую голодную крысу.

Постепенно глаза привыкли к темноте, и стало видно, что на втором этаже в высоком помещении тоже нет ничего, кроме нескольких перевернутых деревянных поддонов. Свет уличных фонарей проникал сюда через свинцовые рамы с выбитыми стеклами. Лестничные пролеты располагались на каждом этаже одинаково, параллельно друг другу, поэтому, чтобы попасть на следующий, мне пришлось повернуть налево и пройти вдоль стены метров пять. Там начинался следующий лестничный марш. Посмотрев на уходившие вверх высокие железные ступени, я увидел над ними более светлый прямоугольник.