Патрик Кензи
Шрифт:
— Что?
— Правда. — Мне было видно, как закатились глаза за мушкой наставленного на меня пистолета. — Понимаю, это странно. Может, оттого, что я полицейский, я смотрю эти фильмы со стрельбой и плююсь: «Во заливают». Понимаешь? Но поставь ты кассету с «Из Африки» или «Все о Еве» — меня от экрана не оторвешь.
— Просто сюрприз за сюрпризом, Бруссард.
— Да, я такой.
Держать пистолет в вытянутой руке так долго было тяжело. Если бы мы действительно собирались стрелять, с этим бы давно уже было покончено. Возможно, конечно, такие мысли как раз и посещают человека перед
— Я, пожалуй, опущу пистолет, — сказал я.
— Делай как знаешь.
Я следил за его взглядом, и, может быть, оттого, что он знал это, я не увидел в нем ровно ничего: просто непроницаемые, неподвижные глаза.
Я снял палец со спуска, поднял пистолет дулом вверх, зажал его в ладони и поднялся на оставшиеся несколько ступенек. Стоя на мелком гравии, которым была засыпана крыша, я посмотрел на Бруссарда сверху вниз и поднял бровь.
Он улыбнулся, опустил пистолет себе на колени и прислонился затылком к вентиляционной шахте.
— Ты заплатил Рею Ликански, чтобы он увел Хелен из дому в тот вечер, — сказал я. — Так?
Он пожал плечами.
— В этом не было необходимости. Обещал отпустить его при очередном аресте где-нибудь по дороге. Вот и все.
Я подошел и стал перед ним. Теперь мне был виден темный круг в верхней части груди, место, откуда разрастались розовые лепестки. Из пулевого отверстия чуть справа от грудины по-прежнему медленно, но заметно толчками вытекала кровь.
— Легкое? — спросил я.
— Да, задето, по-моему. — Он кивнул. — Маллен, сука! Не будь там в тот вечер Маллена, все бы прошло гладко. Ликански, хитрожопый, не сказал мне, что развел Оламона. Это в корне меняет дело, я же понимаю, поверь мне. — Он попробовал изменить позу и застонал. — Заставляет меня — меня, господи ты боже мой! — лечь в постель с такой дворнягой, как Сыр. Хоть я и подставлял его, старик, говорю тебе, это так уязвляет самолюбие!
— Где Ликански? — спросил я.
Он наклонил ко мне голову.
— Посмотри через правое плечо.
Я обернулся. Форт-Пойнт-ченнал начинался от белой, казавшейся в лунном свете пыльной полоски суши, пробегал под мостами, под улицами Летней и Конгресса и устремлялся к горизонту, к пирсам и темно-синему выходу из Бостонского залива.
— Рей спит с рыбками? — спросил я.
Бруссард лениво улыбнулся:
— Боюсь, что так.
— И давно?
— Я нашел его тем октябрьским вечером, сразу после того, как вы двое подключились к расследованию. Он собирал вещички. Я допросил его по поводу мошенничества с этими двумястами тысячами. Надо было сдать Ликански Сыру, он ведь так и не сказал мне, где деньги. Никогда не думал, что он может проявить такую твердость, но, по-видимому, есть люди, которым двести кусков придают мужества. Как бы то ни было, Ликански планировал уехать. Я этого не хотел. По-хорошему не вышло, пришлось приложить руки.
Он закашлялся, согнулся вдвое, прижав руку к ране в груди и стиснув пистолет, лежавший на коленях.
— Надо как-то спустить тебя вниз.
Он посмотрел на меня и кулаком той руки, в которой держал пистолет, утер губы.
— Кажется, я отсюда никуда не собирался.
— Брось. Умирать нет смысла.
Он посмотрел на меня со своей замечательной мальчишеской улыбкой.
— Как ни забавно, сейчас я готов с этим поспорить. Есть сотовый, вызвать «скорую»?
— Нет.
Он положил пистолет на колени, полез в карман кожаной куртки и достал тонкий телефон «нокиа».
— А у меня есть, — сказал он, повернулся и бросил его с крыши.
Было слышно, как через несколько секунд семью этажами ниже телефон ударился об асфальт.
— Не парься, — усмехнулся он. — У этой хреновины гарантия — закачаешься.
Я вздохнул и сел на залитую варом ступеньку лицом к нему.
— Решил умереть на крыше, — сказал я.
— Решил не сидеть в тюрьме. — Он покачал головой. — Суд? Я достоин лучшей участи, приятель.
— Тогда скажи мне, у кого она, Реми. Давай начистоту.
Он широко раскрыл глаза.
— Чтобы ты до нее добрался? Вернул этой сучонке, которую общество именует матерью? Поцелуй меня в задницу, старина. Аманду не найдут. Понял? Пусть живет счастливо. Ее будут хорошо кормить, содержать в чистоте, о ней будут заботиться. Она хоть несколько раз в жизни улыбнется, твою мать, у нее будет хоть какая-то надежда вырасти нормальным человеком. Так я тебе и сказал, где она! Раскатал губищу! Тебе, Кензи, операцию на мозге делать надо.
— Люди, у которых она находится, — похитители.
— Ах, нет! Неправильно. Похититель — я. А они всего лишь приютили ребенка. — Несмотря на то что стояла прохладная ночь, капля пота стекла со лба ему в глаз. Он несколько раз моргнул, стал медленно втягивать в себя воздух, и в груди у него захрипело.
— Ты утром был у моего дома. Мне жена звонила.
Я кивнул.
— Это она звонила Лайонелу с требованием выкупа?
Он пожал плечами и посмотрел вдаль.
— У моего дома! — сказал он. — Господи, ну ты меня и достал! — Он ненадолго закрыл глаза. — Видел моего сына?
— Он не твой.
Бруссард поморгал.
— Видел моего сына?
Я посмотрел на звездное небо, большую редкость в наших краях, такое ясное прохладной ночью.
— Я видел твоего сына, — сказал я.
— Отличный парень. Знаешь, где я его взял?
Я покачал головой.
— Говорю с этим стукачом из Сомервиля с глазу на глаз, слышу, малыш кричит. Кричит, говорю тебе, истошно, как будто на него собаки напали. Ни стукач, ни люди, которые ходят там по коридору, никто ничего не слышит. Просто не слышат крика. Потому что слышат его каждый день. Привыкли. Ну, я говорю стукачу: «Пошли», идем на крик, распахиваю ногой дверь в какую-то квартиру, там дерьмом воняет, и в глубине нахожу его. Больше никого нет. Мой сын, а это мой сын, Кензи, и пошел ты на х… если думаешь иначе, есть хочет. Лежит в кроватке, шесть месяцев от роду, изголодался. Кожа да кости. Он, твою мать, наручниками пристегнут, Кензи, и подгузник так полон, что течет по швам, а само тело, твою мать, прилипло к матрасу, Кензи!