Патруль времени (сборник)
Шрифт:
– Вот тут-то и конец практически всей классической цивилизации, – добавил Эверард. – Иудаизм повлиял как на философию, так и на развитие событий у александрийских греков и римлян. Никакого христианства, а значит, западной цивилизации, византийской, и никаких наследников ни у той ни у другой. И никакого намека на то, что будет взамен. – Он вспомнил еще об одном измененном мире, существование которого помог предотвратить, и снова нахлынули воспоминания, которые останутся с ним на всю жизнь.
– Да, конечно, – нетерпеливо сказал Кортен. – Дело в том, что ресурсы Патруля ограниченны и к тому же рассредоточены по всему пространственно-временному континууму, имеющему множество не менее важных критических точек. Я не думаю, что Патрулю следует перебрасывать
– Вы хотите… сбросить Тир со счетов? – встревоженно спросила Яэль.
– Нет. Конечно нет. Но я хочу, чтобы мы застраховались от его потери.
– По-моему, это уже означает рисковать историей. – Голос Хаима дрожал.
– Понимаю вашу обеспокоенность. Однако чрезвычайные ситуации требуют чрезвычайных мер. Сразу хочу сказать: хоть я и прибыл сюда, чтобы предварительно обсудить все это с вами, но в любом случае я намерен добиваться одобрения своего предложения в высших инстанциях. – Кортен повернулся к Эверарду. – Сэр, я сожалею о необходимости еще больше сократить ваши скудные ресурсы, но, по моему глубокому убеждению, это единственно верный путь.
– Они даже не скудные, – проворчал американец. – Их, считайте, вообще нет.
«Да, какие-то предварительные изыскания были проведены, но после этого никого, кроме меня, Патруль сюда не направлял… Означает ли это, что данеллиане знают о моем успехе? Или это означает, что они согласятся с Кортеном – даже в том, что Тир „уже“ обречен? Если я проиграю… то есть если я погибну…»
Он выпрямился, достал из кисета трубку, табак и сказал:
– Дамы и господа, давайте не устраивать состязание, кто кого перекричит. Поговорим как разумные люди. Для начала возьмем имеющиеся у нас неопровержимые факты и рассмотрим их. Нельзя сказать, чтобы я знал очень много, но тем не менее…
Спор продолжался несколько часов.
После полудня Яэль предложила им прерваться на обед.
– Спасибо, – сказал Эверард, – но мне, по-моему, лучше вернуться во дворец. Иначе Хирам может подумать, что я бездельничаю за его счет. Завтра я загляну снова, о’кей?
На самом деле у него просто не было аппетита для обычного плотного обеда – в Финикии это означало жаркое из барашка или что-либо в этом роде. Он предпочел бы съесть кусок хлеба и ломоть козьего сыра в какой-нибудь забегаловке и обдумать при этом возникшую ситуацию. (Еще раз спасибо развитой технологии. Без специально разработанных генетиками защитных микроорганизмов, которыми его напичкали в медслужбе Патруля, он никогда не осмелился бы прикоснуться к местной пище – ну разве только если что-то жареное-пережареное… Опять же, если бы не эти микроорганизмы, вакцинации, то болезни, что обрушивались на человечество за долгие века, давно бы разрушили его иммунную систему.)
Он пожал всем руки, как было принято в двадцатом столетии. Прав Кортен или нет, но человек он приятный, в высшей степени компетентный и действует из лучших побуждений. Эверард вышел на улицу: солнце палило нещадно, но жизнь в городе бурлила по-прежнему.
У дома его ждал Пум. На этот раз он вскочил на ноги уже не так резво. Худое юное лицо его выглядело непривычно серьезно.
– Хозяин, – тихо сказал он, – мы можем поговорить наедине?
Они нашли таверну, где, кроме них, никого не было. По сути, таверна представляла собой навес, закрывающий от солнечных лучей небольшую площадку с мягкими подушками; посетители садились на них, скрестив ноги, а хозяин заведения приносил из внутренних помещений глиняные чаши с вином. Поторговавшись, Эверард расплатился с ним бисеринами. На улице, куда выходило заведение, было людно, однако в эти часы мужчины обычно занимались делами. И лишь вечером, когда на улицы падут прохладные тени городских стен, они разойдутся отдохнуть по тавернам – во всяком случае, те из них, кто сможет это себе позволить.
Эверард отхлебнул разведенного прокисшего пойла и поморщился. С его точки зрения, примерно до семнадцатого столетия от Рождества Христова люди ничего не понимали в вине. Не говоря уже о пиве. Ну да ладно…
– Говори, сынок, – сказал он. – Только не трать зря слов и времени, называя меня сиянием Вселенной и предлагая лечь передо мной ниц, чтобы облобызать мне ноги. Чем ты занимался?
Пум сглотнул от волнения, поежился, наклонился вперед.
– О повелитель мой, – начал он, и голос у него стал тонкий, как у ребенка, – ваш недостойный слуга осмелился взять на себя многое. Браните меня, бейте меня, порите меня, коли пожелаете, если я совершил проступок. Но никогда, умоляю вас, никогда не думайте, что я стремился к чему-либо, кроме вашего благоденствия. Единственное мое желание – служить вам, насколько позволяют мои скромные способности. – Пум не удержался и ухмыльнулся. – Вы ведь так хорошо платите! – Но к нему тут же вернулась рассудительность. – Вы сильный человек и могущественный господин, на службе у которого я мог бы преуспеть. Но для этого я должен сначала доказать, что достоин ее. Принести ваш багаж и проводить вас в дом наслаждений может любой деревенский болван. Что же, помимо этого, может сделать Пуммаирам, дабы мой повелитель пожелал оставить его в качестве слуги? Что же требуется моему повелителю? Чем я мог бы ему помочь? Вам угодно, хозяин, выдавать себя за невежественного чужестранца, однако у меня с самого начала возникло ощущение, что под этой маской кроется нечто иное. Конечно, вы не доверились бы случайно встретившемуся беспризорнику. А не зная ваших намерений, как мог я сказать, чем смогу быть полезным?
«Да, – подумал Эверард, – постоянные заботы о пропитании должны были выработать у него довольно сильную интуицию, иначе он бы не выжил».
– Ладно, я не сержусь, – произнес он мягко. – Но скажи мне, где ты все-таки пропадал.
Большие светло-карие глаза Пума встретились с его глазами. Он смотрел на него уверенно, почти как равный на равного.
– Я позволил себе расспросить о моем хозяине других. О, я был неизменно осторожен, ни разу не проговорился о своих намерениях и никому не позволил заподозрить, насколько важно то, что он или она сообщает мне. Как доказательство – может ли мой повелитель сказать, что кто-то стал относиться к нему более настороженно?
– Мм… нет… не более, чем можно было ожидать. С кем ты говорил?
– Ну, для начала, с прекрасной Плешти, или Бо-рон-у-вен. – Пум вскинул руки. – Нет, хозяин! Она не сказала ни одного слова, которого вы не одобрили бы. Я всего лишь следил за ее лицом, ее движениями, когда задавал определенные вопросы. Не более. Время от времени она отказывалась отвечать, и это мне тоже кое о чем сказало. Да, тело ее не умеет хранить секретов. Но разве это ее вина?
– Нет.
«Кстати, я не удивился бы, узнав, что той ночью ты приоткрыл свою дверь и подслушал наш разговор. Хотя это не важно».
– Я узнал, что вы не из… гэлов, так этот народ называется? Впрочем, это не было неожиданностью, я уже и сам догадался. Я не сомневаюсь, что в бою мой хозяин страшен, но с женщинами он нежен, как мать со своим ребенком. Разве это похоже на полудикого странника?
Эверард грустно усмехнулся. Туше! [39] Ему и раньше, на других заданиях, доводилось слышать, что он «недостаточно груб», но никто еще не делал из этого выводов.
Ободренный его молчанием, Пум торопливо продолжил:
39
Туша – в классической борьбе – прикосновение лопатками к полу, поражение.