Пауки
Шрифт:
— Вот деньги, Раде! — сказал изрядно подвыпивший кузнец… И стал считать… — Вот тебе… Только не обижайся, мало тебе проку от них. Если уж газда решил пустить по миру… то сам господь бог…
— Кто сказал? — перебил его Раде, поднимаясь.
— В городе болтают…
— Поглядим! — вспыхнул Раде, глаза его сверкнули. — Не сдамся, покуда голова на плечах!.. Не сдамся ни за что на свете!
— Брось, Раде, сынок! Негоже слушать зряшные разговоры, — вмешалась старуха.
Но Раде пришел в такую ярость, что решил больше не ждать: завтра же пойдет к газде, и будь что будет!
За ужином мать просила его хоть чего-нибудь поесть — сварила несколько яиц. Материнские уговоры не помогли. Едва коснувшись еды, он отказался:
— Не могу, мама! Поперек горла кусок становится, точно свинец.
Раде раньше
Во сне Раде очутился вдруг среди поля. Будто бредет он через ржавую лужу, увязая мало-помалу в грязи. Лужа все глубже, Раде с трудом передвигает ноги, но все же силится идти вперед, — и погружается все глубже. Он едва вытаскивает ноги, вода все выше, и все же силы не покидают его: край уже близко, вот-вот выберется… и вдруг снова проваливается в мутную, грязную воду… Ноги и руки запутались в осоке и еще какой-то полусгнившей, пахнущей болотом траве, вода подступает к самому горлу… Раде захлебывается… Напрягает все силы, чтобы выбраться на луг, на сушу. Еще усилие — и он будет на берегу. Раде протягивает руки, чтобы ухватиться за что-нибудь… он весь в поту, хочет крикнуть, но не может открыть рта… Вдруг он видит, как у самой воды появляется откуда-то газда Йово. Вытянув руки вверх, он держит в каждой по нескольку яиц… В смертельном страхе Раде напрягает последние силы, чтобы позвать его на помощь, но не может произнести ни слова… Он не сводит с газды глаз, протягивает к нему руки, чтобы тот его вытащил. Газда подходит ближе, такой грузный, хочет ему помочь, суетится, но рук не опускает, а в руках у него яйца… Газда озирается по сторонам, видно, ищет надежное место, куда бы их положить, и все-таки не выпускает из рук. Раде задыхается, вода уже подступила к горлу, порывается сказать газде — пусть бросит яйца, пусть поможет, а не то еще мгновение — и он утонет… Но тщетно…
Раде проснулся весь в поту, тяжело дыша… в полусне судорожно сжал руку спящей рядом Божицы.
— Ты не спишь, Раде? — вздрогнула она.
— Не сплю… э, не сплю… что?
И больше он уже не сомкнул глаз. Окончательно придя в себя после дурного сна, Раде снова ушел в свои мысли, которые мало-помалу становились все ясней, отчетливей.
«Снимет с меня голову!» — думал он, вздрагивая от душевной боли. Но боль унялась, и он решил: «Пойду-ка я на рассвете к газде, попрошу принять деньги в счет долга и отменить торги; не может быть, чтобы он не смягчился при виде такой уймы деньжищ… — Раде успокаивается от этой мысли и снова впадает в сомнение: — А как не согласится? Убью, — решает он. — Да, убью!» — повторяет он убежденно… и чувствует какое-то облегчение. «И справедливо, если его покарает чья-либо рука, — оправдывает он созревшее решение. — Сколько людей, здоровых и сильных, загубил он, пустил по миру, а за что? Будь хотя бы нужда в этих землях, хотя бы пользовался ими, а то попусту! Ни разу даже не побывал, не навестил эти свои нивы, луга и рощи… Да разве газда понимает, что такое земля? Так почему же она должна ему принадлежать?! Разве он унаследовал ее от дедов? Или орошал ее когда-нибудь своим потом? И нет у него ни детей, ни внуков… Кому он оставит несметные богатства, между кем и кем разделит свои земли?.. Или завещает все незаконнорожденному сыну?.. А кто знает, его ли это сын?»
И долго ему мерещилось, будто он глядит и видит, как этот мальчонка в детской кабанице носится по его полю… И пришли на ум собственные дети…
«Однако, — спохватился он, — о чем я сейчас думаю? Что будет, если я его убью?» И Раде заколебался, не зная, как ответить на собственный вопрос. «Если убью, земля не достанется ему… И что же? Я отдамся в руки судей, и они меня не осудят. Возможно ли, чтоб осудили, если убью-то я не ради себя, а чтобы сохранить вотчину для своих детей? Не махнуть ли через границу?» Но тут же передумал: «Нет, и это сейчас невозможно, с тех пор как там засел мудрый шваб… Эх, прошли блаженные времена, когда по ту сторону горы были турки!.. Убей виноватого,
— Ты что, бредишь, Раде? — отозвалась старуха. — Спи, сынок!
Но Раде так взбудоражен собственными мыслями, что нечего и думать о сне. Он встал и подошел к очагу. Жена молча поднялась вслед за ним и раздула огонь.
Раде долго глядел в огонь, и у него словно отлегло от сердца… показалось, что зря он так вскипел: газда смягчится, примет деньги в счет долга, а там что бог даст!
И, раздумывая об этом, подошел к сундуку, открыл его и вынул торбу.
При свете очага пересчитал деньги, разложил крупные к крупным, мелкие к мелким и снова сунул в торбу.
Тем временем старая Смиляна рылась в своем сундуке и, вернувшись, сказала уже собиравшемуся уходить Раде:
— На, возьми еще эти пять талеров и три плеты, скажи господарю, старуха мать ему кланяется и будет бога молить за его душу. — Она положила деньги в ладонь сына и напомнила: — Не серди его, сынок, не горячись, вот и он смягчится… не зверь же!.. Ах да, — спохватилась она, — подарок бы ему отнести, да нечего… совсем мы с тобой оскудели, Раде, как никогда!
Раде перекинул торбу через плечо и, прежде чем выйти, подошел взглянуть на детей: они спали, обнявшись под кабаницей, младший раскрылся. Раде нагнулся, укрыл маленького Иво полою кабаницы и направился к двери.
— С богом! — пожелали ему на прощанье Божица и мать.
Раде сам себе дивился — нетерпение гнало его вперед; минуя мельницу, он поспешно перешел речку вброд и пустился через поля к городу, даже не взглянув на новый дом.
В мыслях своих Раде так до конца и не разобрался, — все путалось, в голове стоял туман, точно в поле, подернутом утренней мглой.
Раде вышел на дорогу, волнение все возрастало, он думал-гадал, что же произойдет… что должно произойти?.. Что именно? — Прямого ответа он не находил.
Неподалеку от города он нагнал воз, нагруженный огромным старым вязом; воз скрипел, трещал, волы едва-едва его тащили; бревно было слишком длинным и тяжелым. Под гору воз раскатился, сдержать его было не под силу, и съехал в канаву. Двое крестьян прикидывали и так и этак, выбивались из сил, но воз не поддавался.
— Ну-ка, Раде, подсоби! — обратился к нему односельчанин Анте.
Раде словно с удивлением взглянул на столпившихся у воза людей, скинул кабаницу, стал одной ногой в канаву, навалился плечом, люди подхватили и, понатужившись, выкатили воз на дорогу.
— Спасибо тебе, Раде! — сказал Анте. — Не попадись ты, так бы и застряли!
Раде двинулся дальше. Проходя мимо православной иконы святого Николая, он машинально перекрестился.
В лавке в ожидании газды он от нечего делать разглядывал товары, слушал, о чем толкуют люди, изредка и сам вставлял слово в разговор.
Ждать пришлось долго. Увидав наконец сходившего по лестнице газду, Раде вошел в контору и прикрыл за собой дверь.
— Принес все, что у меня было, — сказал он, когда патрон уселся за стол. И мать вас приветствует и посылает от себя пять талеров и три плеты… Вот все деньги! — Он снял с плеча торбу и спросил: — Куда прикажешь переложить?