Пауки
Шрифт:
— Уповай на святую богородицу, Божица!.. Она не оставит…
Когда Раде вернулся, старая Смиляна вынесла из кладовки наполовину обглоданную копченую овечью лопатку и протянула Раде на ужин.
— Закуси с хлебом, — сказала она.
Но Раде было не до еды. Старуха поняла это и, тщательно отделив мясо от кости, дала его детям, а Раде протянула голую лопатку.
— Погляди-ка, сынок, — попросила она, — не ждет ли нас еще какая беда?
Раде невольно улыбнулся.
— Не верю я в эти басни! — задумчиво сказал он.
— Не годится так, Раде, и вовсе это не
В тот вечер ни Раде, ни его жена не прикоснулись к еде; только два соколика, наевшись досыта, улеглись подле своей бабки.
Раде всю ночь не сомкнул глаз: он должен во что бы то ни стало расплатиться с газдой; продать все, что есть в доме, даже самое необходимое, только бы спасти землю. Он твердо решил спустить и хлеб, и сено, и копченую баранину, что висит над очагом — единственная скоромная пища в доме; не пощадит и кормилицу корову. Прикинув, сколько примерно можно выручить за все это денег, он расстроился.
«Мало!» — подумал он, снова принимаясь считать.
А Божица, едва задремав, внезапно проснулась и прислушалась — спит ли Раде. Так они долго-долго глядели широко раскрытыми глазами в темноту, чувствуя, что их гложет одна и та же забота.
На заре Раде не встал, как обычно, не взял к себе в постель старшего сына, чтобы с ним поболтать и поиграть, пока совсем рассветет, а окликнув жену, послал ее к детям, чтобы не мешали…
— Ты что, не выспалась? — спросил он.
— Да нет, — ответила Божица. Поднялась, подошла к очагу, разгребла золу, вздула огонь. Потом легла к детям, которые спали рядом с бабкой, обнявшись под кабаницей.
Раде снова ушел в свои думы, но едва сквозь дверные щели замерцал серенький рассвет, он поднялся и подсел к огню.
Посидев недолго, Раде решил наконец отправиться в село и распродать, как задумал этой ночью, все, что у него еще оставалось.
Он поднялся и отворил дверь.
Утро занялось дождливое, южный ветер тоскливо завывал между горными вершинами и скалами, обдавая изморосью. Раде накинул кабаницу и погнал корову в село. Жена с порога глядела ему вслед: жалко Божице корову, ох, как жалко, но она не сказала ни слова. Остановился Раде подле кузницы. Кузнец — известный торгаш, у него вечно толпится народ, с ним-то Раде уж как-нибудь договорится насчет продажи вещей. Не хочется обивать пороги; правда, когда прижмет беда — стесняться нечего, а все-таки противно выставлять напоказ свою бедность. Да и знает он своих односельчан. Хоть он и не ростовщик, не сутяга, а человек порядочный, все же найдутся среди них такие, что будут злорадствовать.
Привязав у дома корову, Раде вошел в кузницу, где застал уже несколько человек, все они пришли по делу — готовят к пахоте инвентарь. Кузнец бьет молотом по раскаленному железу, а они, перекидываясь словами, помогают, глядя на снопы искр, вспыхивающих при каждом ударе.
Раде тоже довольно долго глядел, не объясняя причины своего прихода; наконец один из вошедших со двора крестьян спросил, куда его несет по такой погоде, да еще
— Продавать гоню! — ответил Раде.
Кузнец отложил молот и выглянул за дверь оценить корову.
— В самом деле хочешь продать? — спросил он.
— Стало быть, так! — подтвердил один из крестьян. — Куда же еще?
— А сколько просишь? — спросил кузнец.
Раде назвал цену, но кузнец прикинул:
— Многовато! — и снова принялся бить молотом по железу, словно и не собирался торговаться.
— Есть и еще кое-что для продажи, — сказал Раде.
— Что?
— Скажу, если в самом деле надумал купить.
— А зачем продаешь, Раде, нашел время? — спросил старый Журавль. — Не таковским был твой отец!..
— Деньги нужны…
— Да, да, деньги ему очень нужны, — подтвердил пожилой крестьянин. И добавил: — Собирает, думает засыпать бездонную яму в городе…
— Да кому под силу ее засыпать! — встрепенувшись, сказал Журавль. — Слыхали? Вчера вечером приехала в коляске какая-то женщина с ребенком; привез их газдин управитель Васо и передал ей дом. С ними прибыло два воза, полным-полнехоньки товаров. Сказывают, будто это газдина «синьора», а ребенок — его незаконный сын… Кто разберет!
— А мы-то думали, дом под школу строят, — заметил кузнец.
— Какая школа? Уже лет десять дом подыскивают. Эти приезжие господа не дураки, голубчик… Не дадут они нам выучиться тому, что сами знают… Прогорели бы… Да они и правы! Ничего не скажешь! — пустился в рассуждения Журавль.
Кузнец хотел что-то добавить, но Раде прервал его:
— Покупаешь, что ли?
— Конечно, если недорого…
— Только знаешь, деньги на стол, до зарезу нужны…
И Раде перечислил все, намеченное для продажи.
Кузнец торговался из-за всякой вещи, Раде уступал, только бы поскорее покончить.
— Ты — настоящий цыган! — укорил Журавль кузнеца, услыхав, что тот норовит купить корову за бесценок, и надбавил талер.
— Но деньги отсчитывай тут же, — ухмыляясь, сказал кузнец. — Верно, Раде?
Раде подтвердил.
— Коли так… пожалуйста… ваша воля, ничего не поделаешь! — сказал Журавль, сожалея, что выгодная сделка сорвалась.
Сторговали все; договорились, что кузнец принесет вечером деньги, и Раде получил задаток.
Выйдя на перекресток, он в нерешительности остановился. «Значит, приехала та женщина, что будет хозяйкой газдиного добра», — подумал он. Поговаривали уже люди про это, когда дом только строился, да никто не верил. Многие считали, что газда строит дом под школу и учитель в нем будет жить, да вот и на этот раз ошиблись…
Раде свернул к мельницам. На полдороге он спросил себя: «Что мне там делать?» И все же пошел дальше, влекомый каким-то неодолимым любопытством.
Он остановился у крытого черепицей дома: весь ряд двустворчатых окон с фасада был завешан, двери раскрыты настежь.
Во дворе, возле огромных сундуков, стояли Васо и двое крестьян. Крестьяне переносили вещи в дом. В дверях показалась какая-то госпожа в теплой шерстяной шали; она подошла к Васо и сказала ему что-то. К ней подбежал одетый в кабаницу мальчик.