Паутина противостояния
Шрифт:
– Вы не на моем месте.
– Поэтому я просто остановлю себе сердце. Прощайте!
Секунда – вздох, следующая секунда – вздоха нет. Голова безвольно упала на грудь, из руки выскользнул и покатился по полу стакан, оставляя за собой лужицу виски.
– Какая интересная техника…
Сантьяга посмотрел на обмякшего в кресле орангутана, покачал головой и громко позвал:
– Ортега!
Через несколько мгновений в кабинет вошел помощник.
– Да?
– Схинки нас покинул. – Сантьяга поднялся на ноги. – Тело необходимо
– Я понял.
– Но сначала…
В этой комнате сознательно оставили большое зеркало, несмотря на то, что можно было обойтись видеокамерами и магическим слежением. Зеркало не позволяло узнику забыть, что за ним наблюдают, заставляло проявлять эмоции.
Сломанная мебель. Размазанная по полу еда. Надписи на стене: «Я ненавижу Темный Двор!», «Я ненавижу Сантьягу!». Надписи сделаны кровью. И еще одна фраза, на зеркале, выполненная так, чтобы читалась снаружи: «Ярга вернулся!»
Устроившая все это Лая тихо плакала, съежившись в дальнем углу. Изредка обращала заплаканные глаза к зеркалу и тоскливо бормотала:
– Я не помню, что со мной было… Я ничего не помню… Комиссар! Выпустите меня…
Голос, едва слышный голос, искренний. «Ласвегасы» давали девяностопроцентную вероятность того, что Лая говорит правду, однако освобождать пленницу комиссар не торопился.
– Я ничего не помню… Пусть сюда придет мой папа…
Одинокая, несчастная, сильно напуганная девушка.
– Комиссар!
Едва Сантьяга вошел в примыкающую к камере комнату, рядом с ним сразу же оказался Манан Турчи. Обычно подвижный, энергичный, сейчас он выглядел совершенно потерянным. И даже легкая полнота, всегда добавлявшая шасу жизнерадостности, казалась нездоровой, отечной. Его жена, хрупкая пожилая шаса, не нашла сил подняться со стула, лишь смотрела на нава такими же заплаканными, как у дочери, глазами.
В дом Турчи пришла беда.
– Комиссар, нам сказали, что Лая пыталась убить Тархана… Но это невозможно! – Голос Манана дрогнул. – Когда мы приехали, она нас не узнала. Кричала, что отец погиб на ее глазах, а мать умерла…
– Лая пережила шок, – негромко и очень мягко произнес Сантьяга.
– А теперь? Теперь все в порядке?
Голос из камеры:
– Комиссар, прошу, отпустите меня! Комиссар, я ничего не помню…
Тратасара застонала. У Манана скривились губы.
– Мы должны убедиться, что психическое состояние Лаи вернулось в норму.
– В камере?
– Нет, я пришел за тем, чтобы освободить вашу дочь, Манан. – Сантьяга положил руку на плечо шаса. – Мы проведем кое-какие тесты, а после…
Лаю нельзя отпускать, но и держать в Цитадели дольше, чем это необходимо, тоже нельзя. Манан не поймет.
А по городу поползут слухи…
– Сегодня ваша дочь будет ночевать дома, – твердо закончил нав. – Несколько тестов, разговор со мной и… – Он выдал ободряющую улыбку. – Уверен, все
– Спасибо!
Тратасара промолчала. Отвернулась. Злится. Не может простить, что комиссар отправил ее дочь на опасное задание. Тратасара точно знает, кто виноват в ее слезах.
Простит? Нет.
Комиссар вздохнул, молча кивнул Манану и вновь перевел взгляд на камеру. На Лаю. На девушку, которую он отправил на опасное задание. На своего агента.
Рассказ Схинки представлял собой причудливую смесь правды и лжи, но даже Сантьяга, сидящий рядом с орангутаном и использующий все свое умение, отличал ложь только потому, что точно знал, где именно Схинки врет. Во всем остальном орангутан был безупречен. Либо искренне верил в рассказ, либо был великим обманщиком.
Манан не нанимал Грима, он даже не знал о предстоящей встрече с Ларисой, которую считал обычной человской ведьмой. Как, впрочем, и все остальные. «Ласвегасы» перехватили послание «Катарины», и Лая отправилась в Лондон – появление вместо самого контрабандиста его дочери-колдуньи не должно было вызвать никаких подозрений. Грим же просто увязался за любимой. Не мог оставить. Увязался и погиб. А Лая…
– Комиссар! Черт возьми, со мной все в порядке!
Она начала злиться. Значит, скоро впадет в истерику, а Сантьяга не хотел, чтобы родители видели Лаю в таком состоянии.
Свою скромную, улыбчивую Лаю, которая никогда в жизни не занималась магическим хулиганством и любила обычного чела.
Ортега, повинуясь кивку комиссара, пошел открывать камеру.
– Куда вы посылали мою дочь? – тихо спросил Манан.
– Я не могу вам ответить.
– Что она там увидела?
Вот что имел в виду Схинки, вот чего добивался Ярга – заставить противника потерять уверенность, напугать. Что произошло с Лаей? Глубокий гипноз, действие которого уже прекратилось, или ее личность безвозвратно изменена? Она в норме или искусно притворяется? Ей можно доверять? Сколько еще жителей Тайного Города, любящих путешествовать по миру, прошли через руки Ярги? Кого он переделал? Или это блеф? Или не блеф? Не потому ли Схинки столь равнодушно среагировал на потерю информации о сети сторонников? Первая паутина порвалась, но есть вторая?
Манан и Тратасара бросились к вышедшей из камеры дочери, однако девушка смотрела не на них, а на Сантьягу:
– Я помню только то, как нас взяли. Я даже не знаю, где Грим.
Глаза не лгут. Голос не лжет. Однако еще несколько часов назад она была убеждена, что нелюбимый отец погиб на ее глазах, а мать умерла…
– Мы поговорим чуть позже, – кивнул нав. – Я очень рад, что вы вернулись.
А что еще он мог сказать?
Щедрая компенсация от Темного Двора, лучший уход и… самое плотное наблюдение. До тех пор, пока они не доберутся до записей Ярги, пока не поймут, что он сотворил с девушкой, Лая останется под подозрением.