Паутина
Шрифт:
Петляя по узким улочкам и переулкам, мы пробрались к воротам Ухлон. Народ валил сплошным потоком, мужчины и женщины шли пешком и ехали верхом. В большинстве это были люди состоятельные и зажиточные, что угадывалось по их одежде и вещам, которые они уносили с собой. Некоторые, несмотря на жару, надевали по три-четыре халата, набили карманы и украсили руки всевозможными драгоценностями. Казалось, узкие улочки, не выдержат такого скопища, разверзнется земля и мы все провалимся… Я задыхался в тесноте и давке, обливался потом, пытался подбодрить себя, — я надеялся, что за воротами дорога будет просторнее.
Но я ошибался. Дорога, которая вела в Лаклак и другие волости, с одной стороны была обсажена тутовником, а с другой — протекал арык. Люди шли, словно стадо баранов, стиснутые, зажатые, наступая друг другу на пятки; над ними висела густая пыль.
Абдулхафиз сжалился надо мной и, не обращая внимания на ругань, направил арбу к обочине, чтобы посадить меня.
Но мне никак не удавалось воспользоваться случаем, и я не мог дотянуться до верха… Абдулхафиз просил проходивших мимо людей помочь мне, я тоже просил их, но они шли, будто слепые и глухие, — ни один даже не взглянул в нашу сторону. Тогда я понял, что это не люди, а волки, — каждый заботится только о своей шкуре, о своем имуществе и бросит в беде даже своих родных. Свались сейчас кто-либо — не остановятся, пройдут по человеку.
Да, они думали только о себе. Животный страх перед огнем революции гнал их, и ждать от них помощи было бесполезно. Понял это и Абдулхафиз: он остановил арбу, слез и подсадил меня. Я крепко вцепился в толстый канат, которым Ахрорходжа перевязал свои бесчисленные узлы. Арба снова тронулась.
Над нами в высоком небе летели два аэроплана. Вдали, там, где находился Каган, я увидел повисший в воздухе большой черный шар; это, как я узнал позже, был аэростат, на котором подняли наблюдателя. Мы видели его всю дорогу, и всю дорогу нас провожал гул сражения. Но чем дальше мы уезжали, тем глуше он становился, да и путь стал просторнее — беженцы рассасывались по другим дорогам, — каждый шел туда, где, по его расчетам, мог надежнее укрыться от революции…
Через час мы уже подъезжали к кишлаку Лаклак. Неожиданно над нами низко пронесся аэроплан и скрылся в направлении Гиждувана. Люди заволновались, кто-то пустил слух, что он погнался за эмиром.
— Значит, эмир направился в Гиждуван, — пробормотал себе под нос Абдулхафиз. — Хорошо, что он не вздумал остановиться в Лаклаке, иначе нам пришлось бы свернуть с дороги…
Лаклак был большим кишлаком со своим раисом и кази[25]; по пятницам сюда обычно на базар съезжалась вся округа. Но в этот час кишлак будто вымер. Изредка прошмыгнет кто-нибудь и скроется за прочной глинобитной стеной — дувалом. Только у базара мы наткнулись на людей. Это были эмирские солдаты; раздав корм лошадям, они расселись в чайхане и пили чай. Наше счастье, что начальник отряда оказался знакомым Абдулхафизу, а не то нас могли очень просто ограбить и убить. Отъехав от Лаклака приблизительно на версту, мы увидели на обочине дороги истерзанную, в луже крови женщину; рядом заливался в плаче годовалый ребенок…
— О боже! — тихо воскликнул Абдулхафиз и остановил арбу. Запричитала янга, у меня похолодела спина: никогда мне еще не приходилось видеть подобного изуверства. Проклиная убийц и призывая на их головы все земные и небесные кары, Абдулхафиз взял на руки ребенка, передал его дочери, потом наломал веток с колючего кустарника и прикрыл убитую.
— Это сделали убегающие сарбозы[26], — сказал он, снова взбираясь в седло. — Ограбили несчастную, надругались, а потом убили… Ничего, будет господня кара и на них…
Кишлак, в котором жил Абдулхафиз, был расположен на берегу Зеравшана и утопал в зелени. Казалось, что это один громадный сад, разгороженный дувалами на отдельные участки. Зелень радовала глаз и озаряла все вокруг каким-то светлым умиротворяющим сиянием.
Усадьба Абдулхафиза находилась в самом центре кишлака, у большой дороги; она состояла из внутреннего и внешнего дворов с различными хозяйственными постройками, с садом и огородом. Внешний двор занимал и большой айван — терраса с высокой аркой, скрывающей вход во внутреннее помещение, комната для гостей, амбар, конюшня и коххона — специальный сарай, в котором хранили сено, солому и другие корма для скота.
Домочадцы обрадовались нашему приезду. У ворот нас встретил старший сын Абдулхафиза, юноша чуть младше меня, очень хороший, тихий и скромный. Разгрузили арбу, Абдулхафиз выпряг лошадь и отвел в конюшню. Мы успели умыться и перекусить, а Ахрорходжа и не думал появляться. Янга начала волноваться. Абдулхафиз, видимо, хорошо знавший своего зятя, принялся ее успокаивать.
— Ничего с вашим мужем не случится, никакая беда его не подцепит, — говорил он. — Будьте покойны, обойдет всех своих должников, припрячет как следует денежки и благополучно доберется до нас.
Но Ахрорходжа не появился ни в этот день, ни в следующий. Только на третьи сутки, проснувшись рано утром, я увидел его, невозмутимо, словно в мире ничего не произошло, попивающим ширчай[27].
— Город горит, — говорит он. — Какие-то люди грабят дома и лавки, а потом поджигают их. Революционеры тушат пожары и ищут эмира, его визиря, кази и других чиновников. Эмира нет, он бежал, кушбеги[28], кази и городской раис — попались. Что и говорить…, — махнул рукой Ахрорходжа. — Теперь, пока народ успокоится, пройдет еще семь-десять дней. Вы сидите здесь спокойно, не волнуйтесь. Главное — переждать.
— А вы? — спросила его жена.
— Я буду уезжать и приезжать… Да, чуть не забыл, в наш дом попал снаряд и сравнял мехмонхону с землей.
— А вы где были? — вскинулась янга, как-будто, будь Ахрорходжа дома, он сумел бы задержать артиллерийский снаряд. — Что стало с вещами?
— Вещи я спрятал, — все так же невозмутимо продолжал Ахрорходжа. — У них, — кивнул он в мою сторону. — Но надо за ними следить.
— А мой отец? Отца не видели? — нетерпеливо спросил я.
Ахрорходжа пристально поглядел на меня. Мне стало не по себе.
— Отец твой не вернулся, — ответил он и больше ничего не добавил.
Утром следующего дня Ахрорходжа взял у тестя осла и снова уехал в Бухару.
Отец, отец! Нет, я был уверен, что отец мой вернулся, что просто в суматохе он не нашел Ахрорходжу, но теперь обязательно встретит его, нападет на мой след и придет ко мне. Я верил в это и ждал отца.
Мы подружились с сыном Абдулхафиза, ходили вместе купаться к реке, ездили в поле, где набивали соломой мешки, которые потом взваливали на ослов и привозили домой.