Павел Филонов: реальность и мифы
Шрифт:
<…> Как было странно, что даже в наше время некоторыми восточными течениями мысли бралось под сомнение существование отдельной личности. Буддистские философы утверждали, что индивидуальное «я» не существует, что оно не более чем иллюзия, возникшая для того, чтобы создать у людей привязанность к жизни.
И еще ко мне тогда часто заходил студент Костя, потомственный интеллигент, изучавший труды Энгельса и однажды приведший меня на Карповку в мастерскую Павла Николаевича Филонова.
502
Фрагмент повести Г. С. Гора «Пять углов». Л., 1983. С. 23–24.
Не знаю, знаком ли был художник Филонов с буддийским учением, но в своей сложной аналитической живописи тоже отрицал индивидуальное «я», интерпретируя человеческую особь как множество, как род, надевший на себя маску единичности, а на самом деле объединявший миг с вечностью, как изваяния древнемексиканских и древнеегипетских богов.
Я
Слушая голос кукушки, забываешь, что это птица, словно ее прозрачные звуки издает сама природа, подымаясь на ту высоту музыкальности, на которую, кажется, неспособны подняться пернатые. Кукушка прячет в звук мир, то раскрывая, то снова закрывая загадочный смысл всего сущего.
Филонов пытался превратить краски в звуки, подняться над всеми возможностями и невозможностями живописи так, чтобы за цветом вдруг заколебалась таинственная бездна, которой удивлялся Тютчев.
Магическая сказка о шапке-невидимке, наверное, и подсказала Уэллсу его замысел «Человека-невидимки», гениального изобретателя, одевшего себя в пустоту, ставшего призраком для других и не ставшего реальностью для самого себя. Так проблема «чужого я» была реализована Уэллсом как развернутая метафора, за которой скрыта трагедия индивидуализации и сущность капитализма, отчуждающего человека не только от других, но, что еще страшнее, — от самого себя.
У Павла Николаевича Филонова было нечто общее с «человеком-невидимкой», но если герой Уэллса ради отчуждения надел на себя современную шапку-невидимку, то Филонов нарядил отчуждение в линию и цвет, а человека изобразил таким, словно он только что вышел из Дантова ада, но вместо привычной прекрасной Земли вдруг увидел себя на чужой планете [503] .
Эта попытка изобразить чужое вместо своего роднит живопись Филонова с искусством средних веков, когда земное, отступив, дало поселиться в объятых страхом умах и душах чему-то сверхземному…
503
Мысль о том, что творчество П. Н. Филонова можно уподобить «Божественной комедии» Данте, анализируется в статье: Правоверова Л. Л.«Божественная комедия» XX века // Искусствознание 2000/1. М., 2001. С. 401–417.
Революция коснулась академического искусства не сразу, она пришла с опозданием лет на шесть.
Осенью 1923 года на выставке «конкурентов», как тогда называли окончивших, я увидел одну картину и не поверил своим глазам. В Рафаэлевском зале висел большой холст, на котором был изображен Илья Пророк, едущий на огненной колеснице по небесам. По нелепости сюжета, несоответствию духу времени картина эта произвела впечатление грома среди ясного неба. Все кинулись смотреть на эту диковину. Она провисела два дня, на третий, по решению совета Академии, картину сняли и тут же поставили к стене подрамником наружу.
504
Курдов Валентин Иванович(1905–1989), рисовальщик, живописец, акварелист, литограф, иллюстратор, плакатист. Учился в Вхутеине в Ленинграде (1923–1926) у А. Е. Карева и А. И. Савинова, в Гинхуке (1926–1927) у К. С. Малевича. Работал в Ленинградском отделении Детского сектора Госиздата под руководством В. В. Лебедева. Иллюстрировал книги различных жанров, но наибольшую известность принесло ему оформление книг о животных. Дважды иллюстрировал финский эпос «Калевала» (1956, 1971–1978).
505
Главы из книги В. И. Курдова «Памятные дни и годы». СПб., 1994. С. 23–28.
С удивлением и любопытством разглядывал я другую картину, называлась она «Гибель города», написал ее художник В. А. Тронов [506] . На холсте изображалась катастрофа фантастического города будущего. Рушились небоскребы, плавились раскаленные железные балки. В центре — силуэты гибнущих мужчины и женщины. Яркие фиолетовые и зеленые анилиновые цвета содействовали ее эффекту. Картина была написана модной тогда манерой — уголками и кубами.
Перед ней стояли зачарованные студенты — почитатели нового искусства. В их числе был и я. Характерно, что эти, казалось бы, взаимоисключающие явления, как два полюса, существовали в искусстве тех лет. Определились два враждебных лагеря, художники разделились на «правых» и «левых». Обозначения, заимствованные из политической терминологии, механически применялись и к искусству, запутывали и без того многие сложные творческие проблемы. Как в политике «левые» являлись выразителями внешней революционности, так в искусстве «левые» не были поняты и не имели успеха у масс. В 1920-е годы это во многом искусственное разделение проявилось с непримиримой ожесточенностью. С тех пор многое отстоялось и прояснилось.
506
Тронов Владимир Александрович,живописец, участник «Выставки картин петроградских художников всех направлений, 1919–1923», 1923; 6-й выставки «Общины художников», 1925 и др.
<…> Возглавлял Академию [507] Кузьма Сергеевич Петров-Водкин. Его метод был принят на общем курсе как обязательная программа преподавания. Петров-Водкин создавал новую Академию, на основе изучения трех цветов спектра [508] и знаний сферической перспективы [509] : таковы были его
507
В 1917 году К. С. Петров-Водкин входил в комиссию по реорганизации высшей художественной школы (Академии художеств), в 1918 Советом Академии был избран профессором, преподавал до 1932 года. Однако никогда не возглавлял это учебное заведение.
508
Исходя из собственных наблюдений, а также из изучения древнерусской иконописи и искусства итальянского кватроченто, Петров-Водкин пришел к убеждению, что картину нужно строить на сочетании немногих цветов, восходящих к классической «трехцветке» (синий, красный, желтый), но взятых в определенном гармоническом ключе. При выборе колористического решения произведения художник должен учитывать особенности природы изображаемого региона. Для России характерны голубой (цвет неба и рек), зеленый (луга и леса) и красный (кумач женских сарафанов).
509
Сферическая перспектива, разработкой принципов которой Петров-Водкин занимался с 1910-х годов, должна была учитывать динамическую составляющую в жизни природы и человека. В соответствии с ее концепцией в живописи движение самого художника необходимо координировать с происходящим вне его, в результате чего с неизбежностью должно возникнуть ощущение сферичности земли.
Все эти брожения привели к тому, что на смену индивидуальным мастерским в Академии был введен так называемый объективный метод преподавания: на курсе одновременно делались постановки по живописи профессорами различного толка и направления. Учащиеся на одном курсе занимались живописью у А. Е. Карева, А. А. Рылова, М. В. Матюшина, Г. М. Бобровского, А. И. Савинова, А. И. Вахрамеева. Каждый педагог излагал свой метод.
510
Маяковский В. В.Верлен и Сезанн // Маяковский В. В.Соч. в 1 т. М., 1941. С. 251–252. Цитируется с неточностями. Правильно:
Бывало — сезон, наш бог — Ван-Гог, Другой сезон — Сезанн.Алексей Еремеевич Карев занял резко противоположную Петрову-Водкину позицию. Он отрицал искусство Кузьмы Сергеевича, противопоставляя ему французских импрессионистов. Михаил Васильевич Матюшин увлекал студентов своим методом «расширенного смотрения», Александр Иванович Савинов — умеренностью во всем. И как ни парадоксально, но получалось, что «объективный метод» породил отрицание, неуважение к друг другу не только между педагогами, но и между нами, учениками. Образовались водкинцы, каревцы, матюшинцы, савиновцы. Считалось, что это были годы, пропавшие для студентов, для их образования. Не было единой школы и единой программы. Каждый преподаватель учил по-своему, как хотел, независимо от других.
Не берусь судить, может быть, это и так, но, на мой взгляд, для нас это была трудная, но и хорошая пора. Молодому художнику предоставлялась возможность самому разобраться во всех несогласиях, происходящих кругом, активно определить свое отношение к искусству и жизни. Так мы и учились, и я думаю, уроки тех лет не пропали даром. <…> Многие не выдерживали душевного смятения и бросали Академию и искусство.
Однажды ко мне пришел мой товарищ-однокурсник Николай Костров [511] и предложил пойти с ним вместе пешком по Сибири. По его уверению, в этом познании жизни — босячестве — русские люди испокон веков искали истину. Я не был подготовлен к такому решению, а один он не пошел.
511
Костров Николай Иванович(1901–1996), график, живописец, акварелист, литограф. Занимался в Казанском университете (1919–1920). В 1923 поступил на факультет живописи. Учился в петроградском Вхутеине (1923–1926). Из всех преподавателей наибольшее влияние на него оказал М. В. Матюшин, чью мастерскую «Пространственного реализма» он посещал до 1926 года. Автор мемуаров, где есть строки, посвященные коллективу МАИ: «Очень сильна была группа художников, объединившихся вокруг П. Н. Филонова. Это было помимо Академии художеств и Гинхука. Филонов привлекал и объединял художников своим профессионализмом, глубокой убежденностью, фанатичной преданностью искусству, своим, овеянным романтикой, аскетическим образом жизни. Его творческий метод, „метод аналитического искусства“, также привлекал художников. В его группу входили интересные художники — П. М. Кондратьев, Глебова, Порет, Кибрик, Гурвич и другие.
Этот метод был ясный по задачам, доступный всем. Обещание П. Н. Филонова: „каждый может быстро сделаться художником, научиться выражать себя и свое отношение к миру и писать картины на любую тему“ — обольщало художников.
У Малевича, Матюшина, Филонова, Татлина были разные способы познания мира и пространства, разные методы обучения, даже разные нормы жизни и в искусстве получались разные результаты. Но всех их, наших наставников и учителей, а с ними и нас, молодых художников, объединяло главное — поиск новой, своей истины в новом искусстве. Группы часто спорили между собой, опровергали достижения друг друга, но вражды не было между ними. Все внимательно интересовались и присматривались друг к другу». См.: Костров Н. И.М. В. Матюшин и его ученики // Панорама искусств 13. М., 1990. С. 198.