Павел Филонов: реальность и мифы
Шрифт:
В загадочности бытия древние видели свое. Свои образы распада и раздора, свои мрачные символы.
Сухо и точно как формула звучит афоризм Макиавелли, дошедший до нас из дали веков.
«Рим пал, раздавленный собственной тяжестью».
Нет мистики в этих словах — жестокая реальность. Все писавшие о падении Римской империи лишь придавали большую образность этой мысли.
Древний афоризм мог бы служить эпиграфом к «Закату Европы» Освальда Шпенглера.
Кто еще помнит, что основные фрагменты «Заката Европы» были написаны еще до первой мировой войны?
Эта книга, мудрая мудрость горькой безнадежности, пронизана предвестиями катастрофы, но ее мировой резонанс совпал с осознанием катастрофы уже свершившейся.
В
«Закат Европы» — не труд историка, не изыскание искусствоведа — это взволнованная философская лирика. Это поэма, где герой — трагедийный герой — Судьба.
Мировые цивилизации в своих круговоротах несут в себе жало собственной гибели, проклятие изначальной ущербности, которая определяет фатальную неверность каждого деяния и ложность всех целей.
В чем извечность проклятия? Почему цивилизация надломлена, почему закаты культуры? Ответа нет.
Крушение цивилизаций подобно обвалу наклонных башен.
Их строят и надстраивают над черными пропастями Ничто.
<…> Мертвый круговорот, повторность изжитых циклов — символ трагедийности Бытия.
Искусственно построенные цивилизации разрушают сами себя.
Мировая история извечно кружит вокруг неведомой, неосознаваемой, мертвой оси.
Шпенглер не доказывает, он заклинает Судьбу. <…>
История, пережитая как судьба, непонятна, как любая судьба. Есть только вопросы, они безответны.
Древняя идея вечного возвращения сама возвращается, когда эпохи смыкают свои круги. <…>
Наши старые споры, наши старые книги [815] .
<…> Негасимая боль воспоминаний.
Почему все это было так, почему, зачем?
Мы не спасли Юрия Филиппова.
И вопросы не имеют ответа. Когда юноша порвал со всеми, даже с самыми близкими, никто не понял, не придал этому значения. Нас не было рядом с ним, когда этот мальчик, такой слабый и ранимый и такой сильный и гордый, шел навстречу судьбе и смерти. <…>
815
Шумерийская клинописная повесть — «Разговор господина со своим слугой» Гераклит, «Экклезиаст», Полибий «История», Вико «Обоснование новой науки об общей природе наций», Гиббон «История падения Римской империи», Данилевский «Россия и Европа», Федор Шмит «Законы истории» (искусствоведческая работа), Освальд Шпенглер «Закат Европы», «Причинность и судьба», Тойнби — «Исследование истории», «Прогресс и регресс в общественном развитии». Эдуард Мейер «Экономическое развитие древнего мира». Поль Валери «Заметки о величии и упадке Европы». — Прим. автора.
Длится и не может кончится мой мертвый спор с мертвым Юрием. Мой давний спор с ним, оборванный его неожиданной смертью, для меня окончится только тогда, когда я тоже умру. <…>
Давно, в середине прошлого века, человек трагедии — поэт и философ страдания Серен Кьеркегор сказал о себе:
«Когда над каким-нибудь новым поколением нависает непогода, обнаруживаются личности, подобные мне».
Он предчувствовал ту психологическую тональность, которая стала мировосприятием века XX-го. Переживания бытия как хаоса.
Хаос опасен. Мрачен, темен, загадочен.
Если нет дорог, ищут тропинки в хаосе бытия.
Микрокосмос личностных драм непонятнее и неразгаданнее мировых трагедий. Где алгоритм, в чем основной механизм личностных драм, элементарный, но и точный как механизм.
Величие и непреходящее значение Альфреда Адлера [816] —
816
Адлер Альфред(1870–1937), австрийский психолог и психиатр, создатель так называемой «индивидуальной психологии». Некоторое время примыкал к кружку З. Фрейда. Постепенно выработал свою концепцию психической болезни, в основе которой лежала идея компенсации неполноценности. Адлер подверг критике учение Фрейда за преувеличение роли сексуальности и бессознательного в детерминации поведения людей.
<…> Мы строим хрупкие мостики без опор над пропастями небытия. Они рушатся, и мы строим их вновь, хотя они никуда не ведут.
От Академии художеств нас отделяла стена.
Единственный, кто открыто и уважительно отзывался о Филонове в стенах Академии, был профессор живописи — Копылов [817] , который вел класс рисунка на искусствоведческом факультете и был нами очень любим.
Привожу слова Копылова: «Будет ли Филонов упомянут в истории искусства?»
817
Копылов Иван Лаврович(1883–1941), живописец, педагог. Художественное образование получил в Академии Р. Жюльена в Париже (1906–1910). В 1910 году открыл в Иркутске художественную мастерскую, которую в 1918 году передал Обществу Иркутского народного университета. В 1929 окончил Вхутеин в Ленинграде, преподавал в ИЖСА с 1932 года.
«Конечно же».
«Быть может, у него когда-нибудь будет собственный музей».
«У Филонова краска становится цветом. Он многократно пропишет, и цвет приобретает насыщенность».
Слова привожу дословно, они запомнились.
Копылов умер скоропостижно от разрыва сердца. Мы очень любили Копылова. Студенты факультета истории и теории искусства сменяли друг друга у его тела в траурном карауле.
Мы работали, никогда не говорили в мастерской Филонова о происходящем. Споры вспыхивали тем внезапнее и резче именно потому, что от них воздерживались.
Исключили двух мальчиков из средней художественной школы при Академии — старшеклассников — лишь за посещение филоновских пятниц, но они не бросили школы, не покинули Филонова, они были лично привязаны к нему не только как к руководителю, но и как к человеку.
Один из них, помимо занятий живописью, изучал под руководством Павла Николаевича и по книгам из его библиотеки «Историю искусства».
Как-то, возвращая большой том с золотым обрезом, мальчик выразил восторг композицией батальной картины Паоло Уччелло и той энергией, с которой рыцари поражают друг друга мечами и боевыми молотами. Павел Николаевич развернул книгу на нужной странице и показал там репродукцию этой картины.
«Живописцы Возрождения, — сказал он, — важнее для нас летописцев. Мы не знаем и знать нам неинтересно, что полководец одного города убил полководца другого, да еще двадцать тысяч уложил, а портреты нам интересны, они говорят об эпохе. Рыцарские сражения всегда рассыпались на поединки. Удара конницы о конницу быть не может. Лошади попадают, и всадники потеряют стремена. Даже Гоголь описал в „Тарасе Бульбе“ битву по примеру „Илиады“ — один герой убивает другого героя и сам падает под ударами третьего».