Павел I
Шрифт:
В 1774-м, переломном году Павел был обманут женой и предан другом.
Принцесса Вильгельмина и граф Андрей Разумовский (сын Кирилы Григорьевича и племянник Алексея Григорьевича, фаворита Елисаветы Петровны) познакомились в конце мая 1773 года, когда Андрей Разумовский в составе свиты прибыл в Любек сопровождать ландграфиню Гессен-Дармштадтскую с тремя дочерьми, отправлявшуюся в Петербург для обручения и свадьбы с великим князем русским Павлом.
Павел очень полюбил свою жену еще до того, как увидел ее впервые, – по присланному портрету и по образу, сложенному воображением. В дневнике, веденном в Гатчине перед ее приездом, она уже была для него той, которая заменит ему всё. О его способности быстро влюбляться мы знаем по запискам Порошина, о его законопочитании уже несколько раз пытались догадываться, следовательно, остается заключить: законная возлюбленная, то есть
Екатерина, выбирая Вильгельмину в невестки, была, разумеется, зорка и насторожена: когда-то она сама служила женой наследнику престола и невесткой императрице и не могла не замечать некоторого сходства в ситуациях. Поэтому, узнав о том, что принцесса среди всех удовольствий своего дармштадтского двора «остается сосредоточенною в себе и, когда принимает в них участие, то дает понять, что делает это более из угождения другим, чем по вкусу» ( Из письма барона Ассебурга к Н. И. Панину 23 апреля 1773// Кобеко. С. 120), Екатерина сделала вывод, основанный на воспоминаниях о собственных мыслях во время приготовлений к обручению с племянником Елисаветы Петровны: «Она всех честолюбивее; кто не интересуется и не веселится ничем, того заело честолюбие; это неизменная аксиома» ( Кобеко. С. 122).
Невестка не успела публично подтвердить аксиому – слишком рано погибла. Правда, некоторые слухи приписывают ей участие в заговоре о реформе («Душою заговора была супруга Павла, великая княгиня Наталья Алексеевна» – М. А. Фонвизин. С. 128), согласно другим слухам, ее любовник граф Андрей Разумовский составлял какие-то политические проекты ( Кобеко. С. 119), а если наложить все эти слухи на уцелевшие конституционные бумаги братьев Паниных, выписки из которых сделаны в 111-й сноске, то, надо полагать, у Екатерины могли быть причины подозревать невестку в политических умыслах едва ли не более весомые, чем у ее свекрови, Елисаветы Петровны, в 1758-м году, когда сама Екатерина составляла с канцлером Бестужевым-Рюминым заговор о престолонаследии.
Однако вполне вероятно, эти слухи и предположения доказывают совсем не честолюбие юной Натальи Алексеевны, а лишь устойчивость анахронической поэтики мифа в исторических текстах: то есть подобно тому, как в жизнеописаниях Павла влечения его натуры могут смешиваться с движениями нрава его отца, – в слухах о Наталье Алексеевне ей приписываются образцы поведения ее свекрови Екатерины Алексеевны в ту пору, когда та сама находилась при дворе своей свекрови в положении, аналогичном положению своей невестки сейчас, в 1774-м.
Достоверно известно лишь то, что Екатерина была недовольна своей невесткой по другим поводам.
Первый повод – слишком много трат. Екатерина определила на ежегодное содержание сына и невестки пятьдесят тысяч рублей. Но едва прошел год после свадьбы, выяснилось, что на обстановку, наряды, кортежи и проч. они издержали много больше, понаделав долгов.
«Друг милой и бесценной, – писала Екатерина Потемкину. – Великой князь был у меня и сказал, что он опасается, чтоб до меня не дошло и чтоб я не прогневалась. Пришел сам сказать, что на него и на великую княгиню долг опять есть. Я сказала, что мне это неприятно слышать и что желаю, чтоб тянули ножки по одежке и излишние расходы оставили. Он мне сказал, что ее долг там от того, от другого, на что я ответствовала, что она имеет содержание (и он также), как никто в Европе, что сверх того сие содержание только на одни платья и прихоти, а прочее – люди, стол и экипаж – им содержится, и что сверх того она еще платьем и всем года на три снабдена была <…>. Она просит более двадцати тысяч, и сему, чаю, никогда конца не будет <…>. Скучно понапрасно и без спасибо платить их долги. Естьли всё счесть и с тем, что дала, то более пятисот тысяч в год на них изошло, и всё еще в нужде. А спасибо и благодарности ни на грош <…>. – Я чаю, великого князя понапугать и тем можно, буде ему Разумовский или кто ни на есть скажут, что подобная репутация быть мотом зделает молодежи дурной пример, ибо на него слаться будут, выпрося у родителей денег на уплату мотовства» ( Екатерина – Потемкину. Из записок около 21 апреля 1775. С. 71).
Сама Екатерина довольно гордилась тем, что в бытность свою невесткой умела обходиться содержанием, определенным ей Елисаветой Петровной, и, очевидно, назидала сына собственным примером. Но вообще-то она должна была помнить, что денег
Посему, имея некоторый запас политической бдительности, можно различить в непомерных расходах Натальи Алексеевны на наряды и в желании ее юного мужа угодить жене – отблески того же самого честолюбия, о действительном существовании которого мы ничего не знаем, и более того, можно обнаружить даже явную зависимость Павла от капризов (натурально, не только в выборе платьев) его повелительницы. Говорили, например, так: «Наталья Алексеевна управляла мужем деспотически, не давая себе даже труда выказывать малейшей к нему привязанности. В выборе членов своего общества, своих удовольствий, и даже в своем образе мыслей он вполне подчинился ей <…>. С своей стороны она была управляема графом Разумовским, который, в свою очередь, получал наставления от посланников бурбонских дворов <т. е. от французских и испанских> <…>, и если бы смерть не прекратила ее деятельности, то между ею и Екатериною, вероятно, возникла бы борьба» ( Пересказ депеши английского посланника Гарриса от 14 октября 1778// Кобеко. С. 125).
Трудно сказать с уверенностью, как именно обстояли отношения графа Андрея Разумовского с западными резидентами, но точно, что в его отношениях с женой великого князя все, кроме великого князя, наблюдали полный амантаж, кураж и сюксесс.
Граф Андрей Разумовский был первый щеголь Петербурга и, разумеется, избрал себе в любовницы первую, хоть не лицом, так статусом красавицу страны. Конечно, самой первой по статусу была Екатерина, и нельзя исключать, что, не случись адюльтерства 1774 года, она могла бы выбрать Разумовского для себя. Но в 1774-м году душа и тело ее были обворожены Потемкиным, а когда в 1776-м Потемкин был отрешен от алькова, имя Разумовского оказалось уже слишком оскандаленным, и не ему, а другому графу – Завадовскому суждено было прийти на замену Потемкину. А вообще любовные выборы императрицы Екатерины свидетельствуют о том, что большей частью ее избранниками становились как раз персоны, подобные Разумовском у, – их историческая репутация не простиралась далее ролей первых любовников: Салтыков, Понятовский, Васильчиков, Завадовский, Зорич, Корсаков, Ланской, Ермолов, Мамонов, Зубов – как посмотреть на их портреты да вспомнить, что вся их слава – это слава только фаворитов императрицы, произведенных ее страстью в высшие государственные чины, – то невольно приходит в ум удивление женским вкусом. Потемкин в этом ряду – лицо, можно считать, почти случайное. Впрочем, недаром он, и будучи отрешен от должности фаворита, остался владыкой ея души и сохранил всю полноту власти.
Великая княгиня Наталья Алексеевна, остановив свой выбор на Разумовском, воспроизводила вкусы своей свекрови, но, в отличие от нее, была менее осторожна, то есть более своевольна. Если Екатерина в молодости добилась права на фаворитов только через семь лет после прибытия к петербургскому двору, после изнурительных интриг и в трудной, рискованной игре против мужа и свекрови, – то Наталья Алексеевна как-то слишком сразу, почти не скрываясь, стала вести тот образ жизни, на который еще не имела никакого морального права.
Екатерина рассказала сыну: «Граф Разумовский злоупотребляет его благосклонностью для того, чтобы иметь влияние на великую княгиню. Эта страшная поверенность причинила Павлу Петровичу огорчение, которое он тщетно старался скрыть. Великая княгиня принудила его наконец объяснить ей причину его грусти и узнала ее для того только, чтобы, проплакав несколько дней, убедить его в злобности этого слуха, клонившегося лишь к тому, чтобы рассорить ее с мужем» ( Пересказ депеши французского посланника Дюрана от 4 октября 1774). – «Павел Петрович поверил уверениям своей супруги и ее слезам, – дорисовывает картину летописец, – полюбил ее еще более, думая, что она нелюбима его матерью, и усилил свое недоверие к Екатерине» ( Кобеко. С. 114–115).