Павел I
Шрифт:
— Я вам приказываю! — настаивала императрица.
— Это невозможно, — прислонясь к дверям спиной и складывая руки на груди, сказал Бенигсен.
Императрица, шепча что-то по-французски и подняв полные слез глаза к небу, отошла от него и села опять в кресло.
Наступило молчание. Бенигсен отошел от двери.
Хладнокровие Бенигсена начинало раздражать императрицу. Она рвала конец плерезы. Потом опять порывисто встала и, схватив Бенигсена за руку, подвела к двери.
— Приказываю вам пропустить меня! — топая ногой, сказала она.
— Повиноваться вашему величеству не в моей власти. Но желание ваше скоро будет удовлетворено, однако под одним условием, — почтительнейше ответил Бенигсен.
— Какое это условие? — нетерпеливо спросила императрица.
— Чтобы ваше величество соблаговолили успокоиться, — с поклоном отвечал Бенигсен.
Это вывело из себя императрицу.
— Не вам предписывать мне условия! — сказала она резко. — Ваше дело повиноваться мне! Я желаю видеть тело моего супруга. Велите сейчас отворить двери опочивальни!
Бенигсен не отвечал. Императрица опять села в кресло.
— Это невыносимо! Это невыносимо! — повторяла она. — О, я заставлю вас в этом раскаяться!
И она грозила Бенигсену пальцем.
Время шло. Вдруг брякнули ружья часовых за дверью. Она широко распахнулась, и вошел граф Пален.
— Ваше величество желали поклониться телу скоропостижно скончавшегося от апоплексического удара императора, супруга вашего, — сказал он. — Теперь это можно. Пожалуйте.
XXV. Дней александровых начало
Императрица призвала графиню Ливен, фрейлину, шталмейстера Муханова и приказала изготовиться к выходу в опочивальню покойного императора.
Явились в траурных белых коленкоровых платьях великие княжны Анна и Екатерина. Они, разразившись рыданиями, бросились на колени перед сидящей императрицей, обнимали ее ноги и целовали руки.
Рыдающая императрица привлекла их в объятия; их слезы и вздохи смешались.
Затем императрица встала и, опершись на руку шталмейстера Сергея Ильича Муханова, медленно двинулась парадными покоями к опочивальне супруга, сопровождаемая великими княжнами, Шарлоттой Карловной, которую вел под руку генерал Бенигсен, фрейлинами и прочими особами свиты.
По пути через залы императрица, обессиленная скорбью, несколько раз садилась отдыхать, восклицая при этом:
— Gott helfe mir ertragen! [43]
Стоявшие у всех дверей часовые отдали честь.
А когда шествие приблизилось к спальне, капитан Волков скомандовал:
— Вон!
И усиленный караул выстроился. Повитые крепом, слабо спущенные барабаны глухо загрохотали, императрица уронила голову на грудь, почти теряя чувство, так что шталмейстер Муханов поддерживал ее за талию обеими руками. Вступили в опочивальню. На выдвинутой походной кровати между теплившимися бледным пламенем свечами в высоких церковных подсвечниках, лежало маленькое тело почившего императора Павла Первого, облеченное в гвардейский мундир и осененное огромной треугольной шляпой. Бриллианты розетки сверкали на ней, как слезы.
43
Боже, помоги мне перенести!
Около стоял доктор Роджерсон.
Едва императрица увидела тело супруга, громкий вопль излетел из груди ее.
Шталмейстер Муханов и доктор Роджерсон поддержали Марию Федоровну. Великие княжны тихонько заплакали.
С минуту все стояли неподвижно. Страшная тишина была вокруг мертвеца.
Тогда императрица стала приближаться к телу. Колени ее медленно сгибались, и она поникла, целуя маленькую, изящную, уже пожелтевшую, восковую руку императора.
— Ах, друг мой! — могла она только проговорить.
Вдруг загрохотали барабаны караула, стоявшего с другой стороны опочивальни.
Вошли Александр и Елизавета, сопровождаемые графом Паленом и князем Платоном Зубовым.
Златокудрый, юный Александр, несмотря на всю скорбь свою, проехавшись в Зимний и обратно, овеянный весенним дыханием солнечного, прелестного утра, получив уже множество знаков беспредельного обожания со стороны государственных чинов, гвардии и толпившегося на улицах радостного народа, входя в опочивальню, внес с собой струю жизни и отражение блеска ее на нежных алых устах, чуть опущенных ланитах и на прекрасных очах своих.
Но когда он впервые увидел изуродованное лицо своего отца с надвинутым на проломленный висок и зашибленный глаз краем шляпы, накрашенное и подмазанное и все же, несмотря на гримировку, обнаруживавшее ужасные синие кровоподтеки, тогда юноша впервые ясно понял и представил себе, что произошло с несчастным родителем его. Пораженный, немой, побелев, как полотно, недвижно остановился он, вперив широко раскрытый, полный ужаса взор на страшные останки самодержца.
Императрица-мать на шум обернулась к входящим.
Несколько мгновений она переводила взор с сына на мертвого мужа и обратно.
Затем, отступив от тела, она сказала сыну, негромко, но отчетливо, с выражением глубочайшего горя и совершенного достоинства.
— Теперь вас поздравляю: вы — император.
При этих словах император Александр, как сноп, рухнул во весь рост без чувств.
Никто не успел поддержать его.
И слышно было, как античная, златокудрая голова его звонко ударилась об пол.
Императрица взглянула на сына без всякого волнения, взяла под руку шталмейстера Муханова и, поддерживаемая им и графиней Ливен, удалилась в свои апартаменты.