Павел I
Шрифт:
«Экая противная фигура, – подумал Штааль. – Так и хочется в морду дать… И никто, кроме актёров, не говорит „ба“!»
Иванчук фамильярно охватил талию инспектора и отвёл его к сцене.
– Вы, батюшка, как, Настенькой довольны? – спросил он вполголоса.
– Степановой? – переспросил инспектор. – Старательная девица. Она нынче в хоре нимф.
– Да, я знаю. Правда, отличнейший талант?
– Ничего, ничего.
– Только ход ей давайте… А зефиры к ней не пристают?
– Попробовали бы приставать!
– Ну, спасибо, – сказал Иванчук, горячо пожимая ему руку. – Граф Пётр Алексеевич очень доволен вашей труппой.
– Стараюсь, как могу. Просто жалость, что у нас на русские спектакли так смотрят… Ей-Богу, играем не хуже французов.
– Она где сейчас, Настенька? В большой фигурантской? Так я туда пройду?
– Другим не разрешил бы, а вам… Только к нимфам, пожалуйста, не заходите. Не от меня учинено запрещенье. Велите служительнице вызвать.
Иванчук кивнул головой, поднялся, немного волнуясь, по лестнице к фигурантской и приказал вызвать Анастасию Степанову. Через минуту в дверях общей уборной появилась с испуганным видом Настенька в костюме нимфы. За ней показались сквозь полуоткрытую дверь две женские головы и скрылись. Послышался смех.
– Ах, это вы? – сказала Настенька, улыбаясь и прислушиваясь к тому, что говорилось в уборной.
– Ты, а не вы, – поправил Иванчук, восторженно на неё глядя. – Я привёз тебе конфет.
– Ну, зачем вы это? Благодарствуйте…
Иванчук вынул из кармана маленькую плоскую коробочку.
– Нарочно взял маленькую, незачем, чтоб болтали. Самые лучшие конфеты, по полтора рубли фунт.
Иванчук знал, что так говорить не следует, но не мог удержаться: с Настенькой ему хотелось разговаривать иначе, чем со всеми.
– Благодарствуйте, зачем вы, право, тратитесь? Это лишнее…
– Без благодарения: для тебя нет лишнего, Настенька.
Она засмеялась.
– Ты и не знаешь, какой я тебе готовлю сюрприз. Нет, нет, не скажу. А вот только что я говорил с инспектором. Он так полагает, что у тебя немалый талант. Увидишь, я тебе устрою карьер. Только слушайся меня во всём.
– Да я и так слушаюсь.
Иванчук оглянулся и быстро поцеловал Настеньку в губы.
– Ты знаешь, Штааль здесь, в театре. Ведь ни-ни, правда? – спросил он, краснея (что с ним бывало редко). – А, ни-ни?
Она вспыхнула:
– Мне всё одно… Только вы идите, очень инспектор строгий.
– Так я после репетовки за тобой зайду.
– И то заходите, спасибо.
– Заходи, а не заходите.
Иванчук радостно простился с Настенькой и вернулся к сцене. Там движение усилилось. Слуги поспешно тащили рамы и сдвигали декорации. Волшебные чертоги Амура уже были почти готовы. Поддуги очень плохо изображали звёздное небо. Работа кипела. Напряжение передавалось и зрителям, которые взошли на сцену и уселись на стульях по её краям в ожидании начала репетиции. В конце тёмного зрительного зала блеснул слабый свет. Дверь открылась, из коридора вошла дама в сопровождении лакея и поспешно направилась к сцене. Когда она поравнялась с паркетом, Штааль и Иванчук одновременно узнали Лопухину. Штааль поклонился, Иванчук мимо суфлёра бойко сбежал со сцены в зал и остановился с Екатериной Николаевной.
– Пренсесс, – сказал он, целуя ей руку. – Вы, в храме Мельпомены?
– Да, да, правда, Мельпомены… Я не помешаю?
– Ради Бога! Вы, можете ли вы помешать? – воскликнул Иванчук, подражая Палену. – Садитесь где вам будет угодно, пренсесс, где вам только будет угодно! – говорил он, точно был в театре хозяином.
– Здесь что сейчас?
– Сейчас начнётся репетовка. «Радость душеньки», вы как раз, пренсесс…
– Ах, это русская труппа, – протянула, щурясь на сцену, Лопухина. – А я к дивной Шевалье…
Она вдруг вскрикнула, узнав Штааля, и радостно закивала головой.
– Это тот ваш товарищ, я его знаю. Он такой милый. Позовите его…
Де Бальмен, стоявший рядом с Штаалем, толкнул его локтем. Штааль встал словно нехотя и медленно спустился в зал, искоса взглянув на озадаченного Иванчука.
– Вы, конечно, меня не узнаёте? – с томной улыбкой сказала Лопухина. В голосе её послышались тёплые грудные ноты. – Ну да, конечно, не узнаёте…
– Помилуйте, – ответил Штааль, досадуя, что не придумал более блестящего ответа.
– Не помилую, – сказала Екатерина Николаевна с ударением на слове н е. – Я вас н е помилую, молодой человек.
Иванчук отошёл очень недовольный. Лопухина быстро приблизила лицо к Штаалю.
– Я сегодня безобразна, правда? Правда, у меня ужасный вид?
– Что вы, помилуйте, – опять сказал Штааль и покраснел.
– Нет, я знаю. У меня голова болит, это оттого…
– Зачем же вы пришли в театр, если у вас голова болит? – спросил Штааль грубоватым тоном.
Лопухина слабо засмеялась:
– Parfait, parfait… [180] Нет, он очарователен. «Зачем вы пришли в театр?..» Я должна видеть прелестную Шевалье, вот зачем, молодой человек. Ах, она такая прелестная. Проводите меня к ней, да, да?
– С удовольствием, – поспешно сказал Штааль. – С моим удовольствием. Ежели только она уже прибыла… Её уборная там, мы можем пройти коридором.
– Да, да, коридором. Дайте мне руку… Останься здесь, Степан… Ах, она такая прелестная, Шевалье. Ведь, правда, вы не видали женщины лучше? Сознайтесь…
180
Чудесно, чудесно… (фр.).