Павел I
Шрифт:
– Вы меня покидаете? – недовольным тоном спросила госпожа Шевалье.
На лице Палена выразилось отчаяние. Он глубоко вздохнул и приложил к сердцу руку, в которой держал маску.
– Да, я покидаю вас, богиня, – сказал он проникновенным тоном. – Я покидаю вас, но только на несколько минут. Мне надо показаться в Тронном зале. Затем я вернусь к вам и у ваших ног проведу остаток моих дней. Больше ничто нас не разлучит, богиня, – две жизни наши будут соединены навеки…
– Allez, allez, incorrigible farceur, [275] – сказала госпожа Шевалье с безнадёжной улыбкой. Ей очень нравился этот человек, говоривший с ней, как с идиоткой; нравился даже его тон, хоть иногда её раздражал; так никто с ней не говорил. Разговор
275
Идите, идите, неисправимый балагур (фр.).
Пален поднял с отчаянием руки и отошёл прочь, очевидно забыв о госпоже Шевалье в ту самую секунду, как они расстались. Артистка с досадой проводила его глазами; затем перевела взор на Штааля. Пален был настоящий человек; этот был один из сотни влюблённых в неё мальчишек. Но и он был недурён в своём роде.
– En bien, – произнесла она, решительно не зная, что сказать Штаалю. – Eh bien! Mais qu'est ce que vous devenez done? On ne vous voit plus. [276]
276
Ну хорошо… ну хорошо! Но что же вы теперь делаете? Вас больше не видно (фр.).
Сказалось это случайно, как-то само собой, но точно так, как если б Штааль постоянно, по нескольку раз в день, бывал у неё в доме, а вот в последние два дня не заглядывал. Лишь затем, прочитав изумление и счастье на вспыхнувшем лице Штааля, госпожа Шевалье спросила себя, был ли у неё вообще когда-либо этот молодой человек. Ей сразу вспомнились их немногочисленные встречи. Она смотрела на него и чувствовала, что теперь нельзя вернуться к тону хозяйки большого политического салона или же влюблённой в искусство великой артистки, – нельзя, да и незачем. Она много выпила шампанского в этот вечер и была в особенном, раздражённом состоянии: Гагарина всё время попадалась ей на глаза, и поклонники что-то не ходили толпами, как обычно. Госпожа Шевалье в упор смотрела на Штааля, и взор её совершенно изменился.
– Alors quand? [277] – быстро и негромко спросила она с наглым выражением в голосе, чувствуя себя Мессалиной из какой-то пьесы.
Штааль смотрел на неё и не смел верить новому выражению её лица. Но в выражении этом ошибиться было невозможно.
– Cette nuit, [278] – прошептал он.
Она засмеялась:
– Et le gros, qu'en fais-tu?.. [279]
– Je m'en f… [280] – решительно сказал Штааль, следуя больше звуковому темпу разговора и не понимая, о ком идёт речь.
277
Ну, так когда? (фр.).
278
Этой ночью… (фр.).
279
А. Большой, что ты будешь делать?.. (фр.).
280
Мне наплевать… (фр.).
«Её муж, сказывают, уехал за границу… Ах да, Кутайсов…»
– Non, pas aujourd'hui, mais j'arrangerai cela, mon petit. Et maintenant f… le camp… [281]
Она встала. Но точно ей мало показалось, она вдруг сказала негромко:
– Attends… Combien? [282]
Ей совершенно
281
Нет, не сегодня, но я это улажу, малыш. А теперь… (фр.).
282
Погоди… Сколько? (фр.).
– Се que vous voudrez… Се que tu voudras, [283] – растерянно сказал Штааль. «Осталось десять, нет, девять тысяч… Мало!»
Она весело засмеялась;
– Tu es bete. Tu meriterais le fouet. [284]
Походкой Астреи она направилась к дверям. Штааль растерянно смотрел ей вслед.
XIV
Пален прошёл по залам и, не встретив нигде наследника престола, неторопливо опустился вниз, в его апартаменты.
283
Сколько вы захотите… Сколько ты захочешь… (фр.).
284
Ты животное. Ты заслуживаешь кнута… (фр.).
– Его высочество здесь? – спросил он у старого лакея.
«Кажется, и этот на службе у нас, в Тайной?» – подумал он.
– Так точно, ваше сиятельство. Прилегли в кабинете отдохнуть.
Пален без доклада прошёл к кабинету Александра Павловича, едва слышно постучал и открыл дверь, не дожидаясь ответа. В слабо освещённой небольшой комнате великий князь, в домино, лежал на розовом бархатном диване, глядя вниз на ковёр, подложив руку под щёку. Он поднял голову, вздрогнул и быстро сел, увидев внезапно появившуюся огромную фигуру гостя. Палена поразило скользнувшее в глазах Александра и мгновенно исчезнувшее выражение острой ненависти.
– Что? Что случилось?
– Ничего, ваше высочество, ничего не случилось. Я так хотел сделать вам посещение, – пояснил, улыбаясь, Пален. – Вы почивали?
«Что, ежели всё дело ошибка? – тревожно спросил он себя. – Ну, да он не решится…»
– Ах, нет… Устал от маскарадной суеты и толкотни… Отлучился на четверть часа к себе… Садитесь, граф, гостем будете, – приветливо приятным мягким голосом сказал Александр, улыбаясь своей прелестной детской улыбкой. – Никто не видал, что вы прошли ко мне?
– Никто, кажется, кроме вашего лакея… Славный старик ваш Василий…
– Ах, да, хороший старичок, хоть немного плохоголов.
Пален уселся в кресло около дивана, поднял лежавшую ковре маску наследника и положил её на стол.
– Зачем вы утруждаетесь? Благодарствуйте… Хороши вы в домино, граф, совсем молодой человек. Очень вам идёт.
– Да я и веду себя, как малолетний, ваше высочество, – весело сказал Пален. – Вообразите, только что строил куры госпоже Шевалье.
– О-о!..
– И правда, истая волшебница. Люди, имеющие сколько-нибудь крови в жилах, не могут, видя её, не испытать амурного волненья, – сказал Пален, впрочем, для амурного волненья довольно равнодушным тоном. – Изящнейшая эта ваша комната… Ведь оттуда ничего не слышно? – помолчав, добавил он невзначай.
– Очень славная комната, – точно не разобрав вопроса, сказал Александр. – А моя жена наверху, на бале…
– Да… Прекрасный маскерад.
– Исключая скуки…
– В ваши годы наскучить балами, ваше высочество! Вот чего мы не знали. Ах, как я был счастлив в больших обществах, когда был молод. И танцевал я до упаду.
– Неужели? В Риге?
– Нет, нет. Ведь юность моя прошла в Петербурге… Когда ваш покойный дед отрёкся от престола, я служил в конном полку.
– Вот как, я не знал, – сказал Александр, внимательно расправляя золотую кисть подушки. Тёмно-голубые, не очень большие глаза его полузакрылись. Морщинки появились меж странно-белых бровей.