Павел II. Книга 3. Пригоршня власти
Шрифт:
Бледный, аккуратный, с выбритыми до синевы щеками, Ромео подошел к царю, встал на одно колено и опустил голову, — где-то он читал, что если хочешь признать свою вину — подставляй шею. Павел с недоумением на эту бледную шею поглядел. «Совсем парень тронулся, — подумал он. — В деревню бы его, на отдых, а то умом ослабнет и всем другим. Он к тому же и не принц по крови, непрестолонаследный. Белый весь какой, жалко парня…» — Павел поискал глазами канцлера и деда Эдю, подозвал обоих.
— Милейшие, принц ваш родственник, если не ошибаюсь? — Дед от внука и не думал отказываться, а дядя Георгий чуял, что гнев царя иссяк на Иване и на Репине, тоже кивком признал племянника. — Давайте, пошлем его… на отдых, на лечение? В деревню, на свежий воздух?..
— Безусловно, государь. Это пойдет ему на пользу. Рыбалка, хороводы. Очень уместно. — Канцлер поддакнул, а дед кивнул.
— Так вот, — царь перевел взгляд на толпящихся у входа баб, жестом приказал рындам не застить, и рынды растворились в воздухе. — Почтенные Настасьи, прошу вас препроводить великого князя Романа к нашему августейшему дяде, великому князю Никите! Пусть отдохнет князь у вас в деревне, свежим воздухом подышит, с девками хороводы поводит, рыбку половит…
«Какие у него там с девками хороводы?» — только и успел мысленно откомментировать канцлер свою же глупость, вспоминая
А в мире тем временем надвигались, наступали и уходили в прошлое самые различные события. Чего только не происходило!
Никакие кремлевские скандалы не могли прекратить обычного постреливания в «горячих точках» планеты. Однако сейчас стрельба разразилась в такой точке, которую обычно считали очень холодной: яростная битва разразилась аж за восемьдесят третьим градусом северной широты. Сдерживавшийся так много лет с помощью челночной дипломатии ОНЗОН, гренладско-канадский пограничный конфликт в районе пролива Робсона все же вспыхнул пламенем настоящей войны. Забытая Богом, а до недавнего времени не известная даже картографам Земля Гранта, обросшая со стороны северного берега тяжкими шельфовыми льдами, где немногие старожилы считают, что минус тридцать по Цельсию в конце апреля — это для моря Линкольна совсем не холодно, стала внезапно таким местом, где жарко и земле, и небу. Двадцать лет зрел здесь гнойник пограничного конфликта и наконец-то лопнул. Гренландские танковые дивизии, составленные частью из легендарных русских машин Т-72, частично из неуязвимых для ракетного оружия сальварсанских самоходок, грузно переползли вечный лед пролива Робсона, одолели эти две датские мили, если считать по-старому, а если по-нынешнему, то двадцать километров — и вступили на скудную почву острова Элсмир, который простодушные канадцы отчего-то не только считали своей территорией, но и вообще посмеивались на гренландские угрозы оттягать не только древнеинуитский Элсмир, не только все так называемые острова так называемой королевы Елизаветы, но и Баффинову Землю до Гудзонова пролива включительно, — если же Канада вздумает сопротивляться, то занять ее всю до Аляски и до Ванкувера и превратить в гренландский протекторат. Канадцы посмеивались. Элсмир — подарок небольшой, та же Гренландия, только площадью в десять раз меньше, один бурый уголь, мох, белые медведи, моржи — на хрен он великой Дании? Тогда, двадцать лет назад, датчане хозяйничали в Гренландии как в родном Эльсиноре. Но едва лишь датское иго рухнуло, едва лишь стало становиться на ноги молодое и независимое государство — в ОНЗОН объявился гренландский представитель — к слову, чернокожий — и заявил, что Элсмир, располагающий самыми высококачественными в мире северными сияниями — земля исконно инуитская, а значит, гренландская; что на месте канадской базы Алерт будет воздвигнут курортно-оздоровительный центр всемирного туризма — и так далее, и так далее, и все на эскимосском языке, где из фразы получается целое слово. Посмеялись канадцы в своем не то Квебеке, не то Оттаве, иди там упомни, где у них тогда столица была, и по-английски посмеялись, и по-французски, и по-украински, и на всех других языках, которые они у себя там незаконно в Канаде наплодили, — и опять забыли.
Очень зря забыли. Потому что хорошо смеется тот, оказывается, кто смеется по-инуитски. По-гренландски, на том самом языке, где все слова в одно сливаются. Никто не приметил, как легко и дружественно поплыли с юга в Гренландию сальварсанские броненосцы; как с севера поналетели в эту молодую и очень развивающуюся страну русские маршалы и понастроили себе ледяных вилл типа «избушка необыкновенная», как все громче в официальных заявлениях Годхобского — теперь уже Нуукского — правительства пресловутая база Алерт именовалась не иначе, как крепость Анигак, по имени некоего эскимосского героя, олицетворяющего Солнце, а свою собственную — бывшую американскую — базу Туле переименовали в крепость Малина, и то ли имелась в виду какая-то уютная малина, то ли, упаси Господи, гренландская героиня Малина, олицетворяющая Луну.
В Канаде отсмеялись и вполне всерьез предложили шутки закончить, оставить границы как есть, — своих, что ли, мхов мало в Гренландии, и неужели над ней полярного сияния мало? Гренландия ответила, что мало. Что пролив Робсона, отделяющий одно государство от другого, пусть и не размерзает никогда, но никакого не Робсона это пролив, а великого Хенрика Лунда, и лед-то лед, а все ж таки вода, притом территориальная гренландская, поэтому Гренландия круглый год будет вести в нем промысел трески, устраивать заплывы, бурить дно и все прочее.
Канадцы опять посмеялись, хотя и уныло, посмеялись на французском и на английском, хотя угроза тогдашнего главы Калалит Нунат «прибить свой щит на вратах Монреаля» звучала очень зло. Канада поразмышляла и решила чуток вооружиться. Перебросила на Элсмир дивизию, хорошо обстрелянную в Африке на миротворческих операциях ОНЗОН, но забыла, что с огня да в морозильник совать вообще ничего не полагается — не то что живых солдат. Оные, побегав сутки в шортах при минус пятидесяти — вместо привычных плюс сорока девяти, — потеряли не только боеспособность, но и многое другое. Солдатиков убрали, завезли кое-какую автоматическую технику, на том успокоились. А в Гренландии тем временем произошел государственный переворот, власть захватил император Витольд Первый, в Канаде решили, что новорожденная империя будет сейчас раздираема — и не тут-то было. Железной рукой подавил император все попытки сепаратизма, запретил употребление английского, французского и датского языков, но разрешил пользоваться родным для каждого гренландца инуитским, а для культурности еще русским и испанским. Под покровом полярной ночи на берег пролива Хенрика Лунда вылезли отборные дивизии, а как взошло скупое полярное солнышко, так получил канадский премьер-министр ультиматум: в двадцать четыре часа освободить и Алерт, и так называемый Форт-Конге, и вообще все незаконные поселения канадцев на острове Элсмир и на расположенном к западу острове Аксель-Хейберг, а затем прибыть всем правительством в нейтральный Сальварсан, обсудить будущую границу, спорный вопрос о Баффиновой земле, ну, и подготовиться к выплате компенсаций за период незаконно-колониального владения чужой территорией. Канада к этому времени располагала десятком приличных искусственных спутников, глянула с них на гренландскую сторону пролива Робсон, и тут ей, самому сейсмоустойчивому государству мира, стало как-то дрожко.
Пользуясь правами вечной дружбы, обратился канадский премьер-министр к президенту США лично, попросил прогноз предиктора ван Леннепа — и получил. Предиктор предлагал ничего не делать, потому что Гренландия встретится на канадской земле, после уже неизбежной имперской интервенции, с таким ужасом, что сама рада не будет. Отдавать Гренландии ни земли, ни льды предиктор не рекомендовал, потому что тогда встреча с ужасами грозила на восемьдесят третьей широте самой Канаде. Премьер-министр отер пот со лба и демонстративно на запрещенном к использованию английском языке заявил императору, что никаких переговоров не будет. Император выслушал, попросил зятя-негра перевести, пожал плечами и нажал красную кнопку.
Сперва ушло в эфир сообщение о том, что все острова Королевы Елизаветы, ранее оккупированные Канадой, становятся законной собственностью гренландской короны и переименовываются в Большие Нарвальи, а расположенный на них Северный Магнитный Полюс переименовывается в Полюс Императора Витольда: пусть моряки и летчики во всем мире знают, что стрелки их компасов смотрят на Полюс Императора, одной из провинций в державе которого являются Большие Нарвальи Острова, со столицей в городе Большой Нарвал, в прошлом Дандас-Харбор, на острове Стерляжьем, в прошлом Девон, на берегу пролива Гарпунного, бывший Ланкастер. Потом ушло в эфир что-то уж совсем новое: радиостанция «Арнаркуагссак» возвестила о создании в изгнании правительства Республики Баффинова Земля, гражданами которой являются все восемнадцать тысяч канадских инуитов, а также те из двух тысяч нынешних жителей острова, которые проживают там оседло не менее десяти лет. Столицей Баффиновой Земли объявляется город Калалитбург, в прошлом Лейк-Харбор, на берегу пролива Аркадия Северного, в прошлом Гудзонова.
Еще гремел в эфире перечень переименованных островов и земель, проливов и полюсов, еще с трепетом ожидали слушатели, а не переименован ли Северный полюс в Южный, еще назначались сроки всенародного референдума на свежепридуманной Баффиновой Земле насчет присоединения к той или иной империи, — а танки Витольда уже форсировали пролив Хенрика Лунда, не встретив сопротивления со стороны противника, ибо две сотни канадцев, все-таки наблюдавших за грозным движением агрессора, спешно ретировались в глубину Элсмира, в горы с неприличным названием Юнайтед Стейтс, насчет которых ясно было лишь то, что с прежним названием император их стоять не оставит. Впрочем, несколько выстрелов по имперским войскам кто-то произвел, а в ответ две тысячи Витольдовых пушек дружно бабахнули; наводку им давали спутники, вовремя запущенные Гренландией с космодрома Кутузка. Солнце, едва показавшись над горизонтом, от ужаса спряталось. Охренительные красоты северного сияния, из-за которого официально затеял император войну за необитаемые острова, заполыхали над мерно ползущими дивизиями. О сопротивлении не могло быть и речи, да к тому же Квебек с его французским большинством населения стал требовать отделения от Канады, не способной защитить ни свою целостность, ни своих граждан. А тут еще всякие ершистые государства, начиная с непонятной федерации Клиппертон-и-Кергелен, официально признали Баффинову Землю. Хур Сигурдссон, затертый в Ладоге еще как минимум на месяц, тоже ее поприветствовал. В эти минуты премьер-министр Канады ощутил себя главой какой-то банановой республики, где войны и смены правительства бывают два раза в день. Не зря, видать, президент Республики Сальварсан еще утром прислал премьер-министру подарок: большую гроздь бананов с личной плантации. Министр сидел, тупо глядя на бананы, и уповал лишь на обещанное предиктором чудо.
И чудо было явлено. Под яростными сполохами северного сияния дивизии императора вышли к северному берегу Элсмира, и только-только должен был пойти в эфир указ о переименовании Моря Линкольна в Моржовое, как это самое море, с древнейших времен запертое шельфовыми льдами, стало разламываться. Колоссальная трещина рассекла море, словно было оно не Моржовое, а Красное, и предстояло по нему выйти евреям из Египта. Сперва в трещину хлынули с севера соленые воды, в которых кувыркались немногочисленные нарвалы, потом вода замерзла ровной дорожкой, и степенно, с величайшим достоинством стала подниматься по ней из глубин Ледовитого океана невероятная процессия. Во главе ее гордо шагал прославленный маэстро, дирижер Макс Аронович Шипс, лично тот, который в конце прошлого лета последним ушел под льды Карского моря, направляясь в Гренландию, куда неодолимо звала коммунистическая дудочка великого князя Георгия Никитича, ныне, впрочем, произведенного Витольдом в герцоги Инкогнитанские. Полярный ветер взвыл аккордом, вступили медным звоном бьющиеся друг о друга льдины, и над пустынным берегом в исполнении природных инструментов грянул знаменитый русский марш «Тоска по родине». Сияющий, дирижирующий Шипс шел не один, четыре сотни его попутчиков преодолели весь путь по дну Ледовитого океана, они миновали и трудную котловину Нансена, и совсем невыносимую котловину Амундсена, потом встретился им хребет Ломоносова, они из чисто патриотических чувств его взяли штурмом, но из-за этого сбились с пути эдак на сорок меридиональных градусов, в результате вышли на берег не к обетованной Кутузке, а возле берега острова Большой Нарвал, бывший Элсмир. Стройными рядами шагали за Шипсом: шеф-повариха ресторана «Лето», что на ВДНХ в Москве, для маскировки и теперь еще переодетая мужчиной; истопник каменец-подольской артели глухонемых нес в двух руках огромное, отпечатанное по системе Брайля Собрание сочинений Маркса; бригадирша ковровщиц из-под Ленкорани с любимым ковром-самолетом под мышкой; шел, точней, полз недорасстрелянный рецидивист Шилово-Хлыстовский, — шел, точней, плыл по воздуху одной лишь несокрушимой силой своей воли член КПСС с 1885 года Еремей Металлов, шли биллиардисты и прахи, майоры и раввины, буфетчицы и воры в законе, бывшие «исполнители» приговоров НКВД и те, кому приговор был заменен четвертью века Колымы, воспитательницы детских садов и карлики, члены-корреспонденты и олигофрены, сказители народных былин о Сталине и официальные клептоманы, один член Союза писателей, — они шли, шли, шли, они наконец-то вышли со дна морского на вольный, хотя очень холодный воздух. Когда вся процессия поднялась на берег, трещина во льдах захлопнулась, а «Тоска по родине» грянула с особой силой и щемящей остротой. Уже не в силах сменить избранное направление, они шли по семьдесят восьмому меридиану западной долготы на юг, туда, где лежали Баффинова Земля, Лабрадор, река Святого Лаврентия и, наконец, обетованный штат Мэн, где готовились к встрече с единоверцами гарвардские марксисты.