Павел Тычина
Шрифт:
«Семья Тычин (Тычининых) по тем временам бедная, задерганная лишениями и крестьянскими заботами семья, – писал исследователь жизни и творческого пути писателя С. Тельнюк: – …И все же было в ней что-то особое. Все Тычины… талантливые, тянулись к творчеству».
Люди, которые помнили Григория в молодости, утверждали, что он отличался от горожан не только одеждой (носил пиджак, рубашку с воротником-стойкой, добротные сапоги), не только красотой, но и городскими манерами и большой энергичностью. Он все любил делать «на барскую ногу». Так, заставлял малых причесывать волосы по барской моде, называл их «по-барски» Мишей, Ваней, Павлушей, Ксенией. Даже жену, хоть она и противилась этому, звал Машей. Преклонение перед всем барским, а значит, не своим, автоматически русским, привело к тому, что отец сменил фамилию
Отец любил детей, но злоупотреблял спиртным, когда кто-то попадал ему под горячую руку, мог того жестоко избить. Именно от таких побоев и умер маленький Костик, а его смерть заставила отца в борьбе с нестерпимыми муками совести еще чаще заглядывать в рюмку.
Дьяк Григорий Тимофеевич Тычина выделялся среди односельчан еще и своей неординарностью. «Часто отец мечтал вслух о том, чтоб через Пески прошла железная дорога, чтобы была построена в нашем селе больница и почта… Вот если бы и в нашем селе… Но изобразить своего отца начинателем и осуществителем какого-то героического дела – я, право, не могу… Отец мой о многом хорошем думал, о многом беседовал с песковской учительницей Серафимой Николаевной Морачевской (а с ней можно было откровенно говорить)»…
В семье царил культ книг, печатного слова: длинными осенними и зимними вечерами дети вслух читали произведения Тараса Шевченко, «Тараса Бульбу» Николая Гоголя, «Басни» Леонида Глебова, произведения Бориса Гринченко и Марии Загорней.
«Образование у отца моего было домашнее, однако, как теперь я вспоминаю и выясняю, он по своему богатейшему опыту стоял гораздо выше многих других. Так обучению и воспитанию детей он уделял исключительное внимание, обучая нас, как надо жить в мире… отец был чудесным, хотя и строгим человеком. Он не терпел, когда мы, дети, сидели без дела… Он объединял всех нас. Чем? Рассказами о своей тяжелой молодости… Отец учил нас стоять за правду, за справедливость… Мой отец… всей своей душой любил людей, чувствовал их и уважал, как только возможно, эту любовь к людям он передал и нам, своим детям… Не канонизирую его – ни разу! – а передаю все то, что помню о нем. Итак: он был и добрым, и строгим, часами сосредоточенным в себе; он бывал и сдержанным, бывал и горячим – до того горячим, что ему трудно было остановить самого себя, и это было причиной того, что он (всего один раз я в детстве это видел) таскал за волосы по полу мою маму… тот день я не забуду… Я тогда весь обмер. И вскрикнул я яростно, бросился к лавке – на которой топор, отец, пьяный, отбросил меня пинком. А сам как опомнился – тотчас вышел из дома, сестренки замолчали. Как будто погасло и лето», – вспоминал впоследствии Павел Тычина.
Многочисленная семья Тычин жила трудно, перебиваясь с хлеба на воду, в доме была несказанная нищета, дети болели, но отец не мог купить не только лекарства, а даже более или менее хорошие продукты, из-за чего в раннем детстве ушли из этого мира три брата и сестра Павла.
Отец будущего поэта был музыкально одаренным: имел тонкий слух и великолепный голос. «В одну из поездок своих в Киев он купил себе малого формата гармонию. И вот, когда мы пели песни, он подыгрывал на ней. Он научил нас петь украинские песни: „Ой, за гаєм, гаєм“, „Тече рiчка невеличка“, „У сусiда хата бiла“, „Сонце низенько“, а из русских – „Хуторок“ („За рекой на горе лес зеленый стоит“), а также „По синим волнам океана“ – „запрещенную“ песню, как он говорил нам таинственным голосом». «Мало понимая в каэртоне, – писал сын об отце, – он очень опечалился, когда по дороге в Новую Басань потерял эту магическую вещь. Когда же на свадьбе заголосили на все село кларнет, тромбон с барабаном и скрипкой – отец всю ночь сидел на завалинке и все слушал. Ходил также отец и на именины к Раковичу (господин по соседству) – послушать военную музыку из Козельца. Слух у отца был очень тонким. Причем не только в отношении пения. Бывало, вечером, на завалинке: тихо, Павлуша, вон чугунка на Бобровицу едет, слышишь, как тарахтит? Конечно, я не мог так напрячь слух, тем более что Бобровица от нас – в 18 верстах».
Дети Григория Тычины, обладая от природы уникальным слухом, были очень голосистыми и поющими. Отец и в этой сфере тренировал их по-своему. Он любил похвастаться перед гостями домашним хором, и репетиции проводил оригинально. Как только приходил навеселе,
Учитель – дьяк Григорий Тимофеевич – не был похож на тех дьяков, что учили детей по селам. Он действительно имел талант педагога. Прививал ученикам высоконравственные принципы: доброту, честность, правдолюбие, настойчивость в достижении цели, любовь к родному краю, родному языку и песне. Он имел прекрасный голос, а потому разучивал с учениками, кроме духовных произведений, народные песни, колядки, веснянки. Часами маленький Павлик сидел на печи и слушал, что отец рассказывал детям на уроках. «В нашем доме в первой комнате с земляным полом (а была еще и вторая комната, с деревянным полом) стояли две длинные парты. За каждой партой сидело душ по десять или по двенадцать учеников. Не знаю, сколько мне тогда исполнилось лет, когда одной зимой я уже подсаживался то к одному, то к другому ученику и как-то быстро, незаметно для себя выучился читать», – вспоминал впоследствии Павел Григорьевич.
Григорий Тимофеевич, стремясь дать сыновьям образование, устраивал их петь в церковные хоры, что давало возможность учиться в духовном училище и семинарии, где учеников содержали за церковный счет. «Нас, детей у отца было много. Чтобы обучить всех в губернских школах – средств не хватало. Жалованье свое (60 рублей в год) надо было к тому же делить пополам с другими дьячками, которые были присланы из Курской епархии… Не удивительно, что самая старшая сестра Ефросиния осталась без учения, малограмотной. Она нанялась служить к каким-то господам в Киев. Старшего брата Михаила отцу удалось определить в Троицкий хор города Чернигова, и он уже учился в бурсе. Любимая моя сестра Поля – еще только кончала песковскую земскую школу, – и отец с матерью не знали, как с ней быть: определять ли ее в одно из учебных заведений Чернигова (у Поли была склонность к математике) или же попытаться пристроить в модистки, в Киев, – учиться шить. За ученье второго старшего брата моего, Ивана, приходилось платить в бурсу, а тут еще и я подрастаю. Что делать? Куда кинуться? И надо сказать: часто в нашей семье из-за нехватки денег между отцом и матерью возникали нелады… что очень тяжело отражалось на мне» (из воспоминаний Павла Тычины).
Несмотря ни на что, будущий поэт на протяжении всей своей жизни сохранил в памяти уважительное отношение к отцу, и первое свое известное стихотворение, датированное 1906 годом – годом смерти отца, прожившего всего 56 лет, назвал «Под моим окном» и посвятил именно ему.
Глава третья
Мать
«В моей жизни самое большое влияние на меня оказывала моя мать, светлый образ которой я никогда не забуду. Мать первой привила мне любовь к народной песне, приобщив к самым драгоценным сокровищам украинского творчества. Она учила нас прежде всего быть честными в жизни и правдивыми», – вспоминал Павел Григорьевич Тычина.
Мать – Мария Васильевна Тычина (урожденная Савицкая; 1861–1915) была моложе отца поэта и осталась в памяти красивой, ласковой, трудолюбивой, любившей народные песни. Сохранился ее портрет: на голове темный платок, доброе, ласковое, хотя и печальное лицо, проницательные глаза, мечтательная и чувствительная, пылкая натура – характерный образ украинской женщины.
«Мама моя Мария Васильевна – какая она была добрая, отзывчивая и хорошая… Бывало, мама говорит: Не трогай паука, сбрось легонько с веника – пусть ползет… приучала, чтобы мы утром, умывшись, становились на молитву перед иконами».
Мама была добрая и милосердная, потому что январская. И Павлуша был январский и пошел в маму. От матери, которая прекрасно пела, унаследовал абсолютный слух и красивый тембр голоса. Жили в нужде, впроголодь. Придет мама, бывало, поздно ночью, и, не раздеваясь, прямо в сапогах, так и заснет, так как страшно уставала, зарабатывая на мешочек муки у мироеда Базики. Но на помощь приходила песня. Она утешала, не давала ежедневным хлопотам о хлебе насущном затмить мир, увянуть ясному «цвету-первоцвету», что расцветал в душе маленького мальчика, которому была уготована судьба гения.