Пай-девочка
Шрифт:
— Грудь. То есть груди-то как раз у нее не было. Почти. Оказывается, Юка всегда носила лифчики с какими-то там силиконовыми вставками. Я однажды рассмотрела этот бюстгальтер поближе — бр-р-р!
Противно в руки взять, он как будто бы живой. Теплый такой и под пальцами мягко меняет форму густой гель-наполнитель. Бедные мужчины! Как женщина, я могу понять подобную штучку. Но им-то такое за что? Если бы я была мужчиной и в самый интимный момент грудь моей подружки вдруг отстегнулась бы вместе с бюстгальтером, то самое лучшее, что светило
Положительных качеств было куда больше, чем отрицательных. Много больше я ведь ещё не упомянула её запах, запах, который всегда меня с ума сводил. И прикосновения её ладоней, и её хриплое дыхание, и её лихорадочный румянец.
Я никогда не считала себя персоной с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Хотя одно время это якобы было модным. Настолько модным, что уже не вызывало порицания или удивления. Наверное, если бы в один прекрасный день мы с Юкой появились бы на аэродроме под ручку и она при всех вдруг поцеловала бы меня в ухо или ущипнула за грудь, никто и бровью бы не повел. Ну, в крайнем случае, вяло посплетничали бы.
Но я и до сих пор лесбиянкой себя отнюдь не считаю. Странно, но то, что происходило между нами, казалось мне невинным. Это было просто высшим воплощением нашей дружбы. Может быть, это даже была любовь. Да, скорее всего так оно и было.
Я настолько любила Юку, что не хотела делить её ни с кем. Иногда мне даже её съесть хотелось — настолько я её любила. Это была страсть, ничего подобного раньше я не испытывала, даже по отношению к Генчику, о котором умудрилась почти забыть.
Так быстро забыть.
А вокруг никто не замечал ничего. Для окружающих — врачей, нянечек, посетителей, моих родителей, Юка была просто преданной подругой, которая самоотверженно за мной ухаживала. Все ею восхищались — мол, в наше время редко встретишь такую дружбу. Юка не возражала, она вообще любила, чтобы все восхищались ею, и неважно, по какому поводу.
И мне казалось, что это не закончится никогда.
Но все закончилось через пару недель, когда меня уже должны были выписывать. Мой лечащий врач отметил, что в последнее время я быстро пошла на поправку.
— Я думал, что всё же придется вас оперировать, — однажды сказал он, — но теперь вижу, что необходимости нет.
— И я снова смогу ходить? И делать все, что делала раньше?
— Ну, не так сразу — снисходительно усмехнулся он. — Сначала вам придется носить корсет. Несколько месяцев. Всё это время вы можете ходить, но не долго. И лежать, а вот сидеть вам нельзя.
— Как это?
— Вот так. Когда вы сидите, нагрузка на позвоночник гораздо более сильная. Чем когда вы ходите. Но через несколько месяцев вам можно будет и сидеть тоже… Потом походите на мануальную терапию в Абрикосовский переулок, я вам дам телефон отделения хирургии и реабилитации позвоночника. Там лучшие врачи.
— А прыгать? — нервно переспросила я.
Врач недоуменно на меня посмотрел:
— Что?
— Ну прыгать… С парашютом!
— Я сто раз вам говорил, Настя. О парашютах придётся забыть навсегда. Если, конечно, вас не прельщает перспектива оказаться в инвалидном кресле.
Итак, меня должны были выписать. Я слабо в это верила. Я успела привыкнуть к размеренному больничному распорядку, к неподвижности, к остановившемуся времени и пшенной каше на завтрак. Я даже к постылому судну привыкла — однажды поймала себя на мысли, что мне скорее всего будет лень встать с кровати, когда я захочу в туалет.
Мне принесли корсет — сооружение из твердого пластика закрывающее всю спину и живот до груди, корсет застегивался так плотно, что трудно было даже дышать. В этом корсете мне предстояло провести несколько месяцев.
Подошёл день, когда мне впервые разрешили встать с кровати. Присутствовала Юка и мой лечащий врач.
— Я могу пойти погулять? — недоверчиво спросила я.
— Сначала попробуй просто постоять, — улыбнулся врач.
Я бодро вскочила с кровати и чуть не упала на Юку — за неподвижный месяц мышцы ног атрофировались.
Только через неделю я смогла пройти из одного конца коридора в другой.
А за день до выписки меня вдруг навестила Дюймовочка.
Похорошевшая загорелая Дюймовочка, которая в джинсах и белой маечке выглядела совсем девчонкой.
— Привет! — она вручила мне коробку шоколадных конфет.
— Хочешь, чтобы я тут совсем поправилась? — улыбнулась я. Вообще-то я была ей рада. Безобидная трусливая Дюймовочка мне нравилась. Рядом с ней я чувствовала себя решительной и смелой.
— Да ты на себя посмотри! одни кости! — возмутилась она.
— Мама не знаю почему. Вроде бы лежу целый день и ем, что попало, а всё равно худею.
— Мне бы так. Я на диете. Уже полгода даже не захожу в кофейни. Мне кажется, что я могу поправиться просто от воздуха, который пахнет шоколадом.
Мы разговаривали почти час. Ни к чему не обязывающий женский трёп. Кто в каком салоне делает маникюр, и отличается ли цвет естественного загара от солярийного, и не вредна ли биоэпиляция, и как мы находим новый имидж певицы Джери Холлиуэлл.
И только потом я со вздохом коснулась опасной темы, темы, на которую мне было немного больно говорить.
— Ты часто бываешь на аэродроме? — все же спросила я.
— Часто, — сказала она. — Я и не думала, что мне так понравится прыгать зимой.
— Что? — удивилась я. — Ты разве прыгаешь? Ты же бросила давно.
— Прыгаю, — гордо подтвердила Дюймовочка, и её глаза горели. Она даже как будто бы сразу стала выше ростом. — У меня уже семьдесят прыжков. Я немного прыгаю, три-четыре раза за выходные.