Пчелы мистера Холмса
Шрифт:
— Все это по-своему очень интересно, — вставил я, прерывая его рассказ, — но если я смею слегка поторопить вас, то каковы, собственно, причины вашего ко мне обращения?
Я видел, что мой клиент обескуражен резкостью, с которой я оборвал его. Я выразительно поглядел на него и приготовился, опустив веки и вновь сведя пальцы, выслушать относящиеся к делу факты.
— Если позволите, — запинаясь, произнес он, — я как раз подходил к ним, сэр. Как я говорил, после начала занятий с мадам Ширмер душевное состояние моей жены улучшилось — так мне, во всяком случае, показалось. Но я стал замечать в ней какую-то отрешенность, рассеянность, что ли, и неспособность поддержать сколько-нибудь длительную беседу. Одним
Сперва я отмечал всякие мелочи — немытую посуду, недоваренную или пригоревшую еду, неубранную постель. Затем Энн начала проводить в мансарде большую часть своего времени. Нередко я просыпался от доносившихся сверху звуков гармоники, и они же встречали меня по возвращении со службы. Тогда я и возненавидел музыку, которая раньше доставляла мне удовольствие. Потом настали дни, когда — если не считать наших совместных трапез — я почти не видел ее, она ложилась в нашу постель, когда я уже спал, и покидала ее с рассветом, до моего пробуждения, — но я постоянно слышал эту музыку, эти заунывные нескончаемые звуки. Они лишали меня рассудка, мистер Холмс. По существу, увлечение превратилось в нездоровую страсть, и в этом я виню мадам Ширмер.
— Почему ответственность должна ложиться на нее? — спросил я. — Она явно не причастна к вашим семейным неурядицам. Она все же только учительница музыки.
— Нет-нет, не только, сэр. Я боюсь, что она — женщина опасных убеждений.
— Опасных убеждений?
— Да. Они опасны для тех, кто отчаянно ищет надежды и подвержен вздорным вымыслам.
— И ваша жена относится к этой категории людей?
— К сожалению, относится, мистер Холмс. Энн всегда была чрезмерно восприимчивой, доверчивой женщиной. Как будто бы она родилась чувствовать и переживать острее других. В этом ее великая сила и великая слабость; распознав в ней это тонкое свойство, человек с дурными намерениями может легко им воспользоваться, что и сделала мадам Ширмер. Конечно, я долго не сознавал этого — до последних дней я был, по сути, слеп.
Видите ли, был ничем не примечательный вечер. По обыкновению, мы с Энн мирно ужинали; едва притронувшись к еде, она поднялась из-за стола и пошла играть в мансарду — это тоже стало обыкновенным явлением. Но потом произошло кое-что еще. В этот день — в подарок за преодоление некоторых трудностей, связанных с банковским счетом, — один из моих клиентов прислал мне в контору дорогую бутылку вина кометы. [2] За ужином я думал удивить им Энн, но, как я сказал, она быстро ушла из-за стола, и я не успел сходить за бутылкой. Я решил отнести вино к ней. С бутылкой и двумя бокалами в руках я взошел по лестнице в мансарду. К тому времени она уже начала играть, и звуки гармоники — необычайно низкие, монотонные и долгие — проникали внутрь меня.
2
Вино кометы — так называют вино обильного урожая 1811 года, когда появилась необыкновенной яркости комета.
Когда я приблизился к чердачной двери, бокалы, которые я нес, задрожали, и ушам стало больно. Между тем я все слышал. Она не исполняла музыкальное произведение и не предавалась опытам с инструментом. Нет, то был продуманный ритуал, сэр, какое-то нечестивое заклинание. Я говорю заклинание из-за того, что услышал вслед за этим: голос моей жены, почти такой же низкий, как музыка, которую она играла.
— Надо ли понимать, что услышанное вами не было пением?
— Молю
— Я тут, Джеймс, — сказала она. — Грейс, иди ко мне. Я тут. Где вы прячетесь? Я хочу увидеть вас снова…
Я поднял руку, заставив его замолчать.
— Мистер Келлер, честное слово, мое терпение имеет пределы и на большее его не хватит. Пытаясь добавить красок в свое повествование, вы неоднократно сбивались, откладывая рассказ о том затруднении, которое вам бы хотелось разрешить. Если возможно, прошу вас ограничиться существенными деталями, так как они одни будут мне полезны.
Мой клиент помолчал несколько секунд, нахмурившись и пряча глаза.
— Если бы у нас родился мальчик, — наконец сказал он, — его бы звали Джеймс, и Грейс — если бы это была девочка.
Охваченный волнением, он умолк.
— Это лишнее, — сказал я. — Сейчас нет необходимости в демонстрации переживаний. Пожалуйста, продолжайте с того места, где остановились.
Он кивнул и плотно сжал губы. Затем он провел носовым платком над бровью и опустил взгляд.
— Поставив бутылку и бокалы на пол, я распахнул дверь. Испугавшись, она в тот же миг оборвала игру и посмотрела на меня широко раскрытыми темными глазами. Горели свечи, заключившие гармонику в круг и погрузившие ее в мерцающее свечение. В этом свете, смертельно бледная, она походила на привидение. В ней было нечто потустороннее, мистер Холмс. Но не одни свечи порождали это ощущение. Ее глаза! В том, как она смотрела на меня, словно отсутствовало что-то важное, что-то человеческое. Даже когда она заговорила со мной, ее голос был глух и бесчувствен.
— Что случилось, милый? — спросила она. — Ты напугал меня.
Я двинулся к ней.
— Зачем ты это делаешь? — закричал я. — Зачем ты говоришь с ними, словно они здесь?
Она медленно встала из-за гармоники, и, подойдя к ней, я увидел слабую улыбку на ее белом лице.
— Все хорошо. Томас, теперь все хорошо.
— Я не понимаю, — сказал я. — Ты называла наших мертвых детей по именам. Ты говорила так, как будто бы они живы и находятся в этой самой комнате. Что это означает, Энн? Как давно это происходит?
Она ласково взяла меня за руку и повела прочь от гармоники.
— Когда я играю, я должна быть одна. Пожалуйста, считайся с этим.
Она влекла меня к двери, но мне были нужны ответы.
— Постой, — сказал я. — Я не уйду, пока ты не объяснишься. Как долго это происходит? Я настаиваю. Зачем ты это делаешь? Мадам Ширмер известно, чем ты занимаешься?
Она не могла смотреть мне в глаза. У нее был вид человека, попавшегося на страшной лжи. И с ее губ сорвался неожиданный и холодный ответ.
— Да, — сказала она. — Мадам Ширмер известно, что я делаю. Она помогает мне, Томас, — ты сам все для этого устроил. Доброй ночи, милый.
После этих слов она захлопнула дверь и заперлась изнутри.
Я был взбешен, мистер Холмс. Как вы понимаете, я сошел вниз в возбужденном состоянии. Слова моей жены, сколь бы туманны они ни были, привели меня к одному-единственному заключению: не музыке обучала ее мадам Ширмер, и, в любом случае, она побуждала Энн отправлять этот противоестественный обряд в мансарде. Положение непростое, особенно если мои допущения были верны, но я понимал, что правду узнаю лишь от самой мадам Ширмер. Я намеревался в тот же вечер пойти к ней на квартиру и поговорить обо всем. Но, успокаивая нервы, я выпил чересчур много вина, почти всю бутылку. Поэтому я не мог явиться к ней ранее следующего утра. Но, когда я пришел к ней, мистер Холмс, не было человека трезвее и решительнее меня. Мадам Ширмер едва открыла дверь, как я выложил ей все, что было у меня на душе.