Печать дьявола
Шрифт:
Таких вещей у Эммануэля не было отродясь.
– - Но я... Я не могу...
– - он совсем растерялся.
– - Не можешь ты -- ходить голым по замку.
– - Морис улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами. Его мягкий баритон был ласков и мелодичен.
– - Ты шокируешь дам и подорвёшь в Меровинге устои нравственности. И не трудись возвращать мне это, слышишь? Одевайся, -- Невер поднялся и, чтобы не смущать Эммануэля, подбросил в камин несколько сосновых поленьев и принялся ворошить их кочергой.
Эммануэль, преодолев оцепенение, начал лихорадочно натягивать на себя одежду, с третьего раза попадая в рукава. Ему казалось, что эти дорогие вещи сделают
Бросив мельком взгляд в зеркало, подивился: он выглядел не смешно, а стал похож на молодого Игнатия Лойолу.
Обернувшись к нему, замер в немом изумлении Невер. Произошло что-то необыкновенное. Роскошный бархат мантии сразу подчеркнул рафинированную хрупкость и аристократичность юноши, белое кружево манжет обрисовало удивительную утончённость его бледных пальцев, проступил и абрис патрицианского лица, вырезанного с классической строгостью. Эммануэль напомнил Морису эль-грековских идальго.
Невер любил и умел нравиться, но сейчас вдруг сам ощутил прилив тёплой симпатии к этому странному существу со лбом философа и экстатическими глазами святого. Ему понравились его смиренная кротость, застенчивость и благородная сдержанность.
Вечером, после лекций, Морис навестил Эммануэля, и беседа о поэзии неожиданно увлекла обоих, обнаружив общность их вкусов. Им обоим нравился Готье и казался неприемлемым Бодлер, Морис восхищался Рембо, и Эммануэль, хоть и полагал, что некоторые его стихи безнравственны, не мог не отдать должного его завораживающему таланту. Кое в чём их оценки разнились, но сопоставление суждений было для обоих не менее занимательным. Невера заинтересовала глубина и странная для него ортодоксальность суждений его нового друга, а Ригелю, вообще не привыкшему к дружескому вниманию, очень импонировала явная симпатия человека, привлекавшего к себе всеобщее внимание. Ему казалось непостижимой причина такого интереса к себе.
Вскоре они сблизились настолько, что стали неразлучны.
При этом Ригель не знал -- и никогда не узнал -- о встрече его нового друга с господами Нергалом и Мормо, имевшей место на следующий вечер после того, как Морис нашёл Эммануэля в галерее без чувств. Никогда об этом никому не рассказывали и Фенриц с Августом. Только переглядывались, пожимая плечами.
Мсье де Невер тоном удручающе спокойным и даже несколько скучающим заметил господам, что он будет весьма огорчён, если они ещё раз позволят себе задеть Ригеля. Неприятнейшая в этом случае выйдет история. Фенриц Нергал, рослый бурш с желтоватыми глазами и пепельной вихрастой шевелюрой, и Август фон Мормо, с наглым выражением умного лица и чёрным родимым пятном возле алого рта, переглянулись. Дерзость француза была слишком необычной, чтобы не насторожить их. Желая сохранить лицо, Мормо заметил Морису, что их несколько изумляет подобная наглость.
Мсье де Невер высказал надежду, что ему не придётся демонстрировать господам своё фамильное оружие. Немцы переглянулись вторично. Нергал оторопел. Этот франт мнит, что он справится с ними обоими? Мормо же внимательно посмотрел в глаза французу. Что-то изумило его. Подобное мужество завораживало и настораживало, заставляя предполагать, что перед ними либо безумный, либо...
Тут мысли обоих остановились, и они переглянулись в третий раз. Оба пожали плечами, и с тех пор Ригеля оставили в покое, а Нергал к тому же ещё и откровенно заинтересовался Морисом.
Почему? Объяснить это непросто, но если у читателя хватило терпения дочитать эту главу, его терпение будет вознаграждено, и он узнает о некоторых странностях, с ранней юности присущих двум студентам Меровинга, выходцам из Германии, а это, в свою очередь, разъяснит, почему немцы, несмотря на нрав истых буршей, не подняли перчатку, брошенную французом.
Глава 2. Судьбы проклятых
"Будь самим собой" - самое худшее, что можно посоветовать некоторым людям.
– - Том Массон
В пятнадцать лет от роду Фенриц фон Нергал стал наследником состояния предков в Аппенцелле, близ Херизау, и в короткий срок успел обрюхатить всех служанок в своём поместье, не пропустив ни одной смазливой садовницы и кухарки. Любовные шашни занимали все его время.
Но пару лет спустя ему это надоело. Теперь он чаще просиживал ночи напролёт среди пыльных фолиантов отцовской библиотеки. Новый чарующий мир открылся ему, мир колдовства и магии, мир, в котором проявлялась удивительная система соотношений, где всё восхитительно перекликалось, отображая в своём устройстве гармонию космоса. Загадочная герметическая философема -- "что вверху, то и внизу" -- заворожила его. Фенриц упивался уподоблениями и переживал видения как реальность, сублимировал ферменты, соли и щёлочи, киноварь и сулему, смешивал ртуть с металлами и искал опус магнум.
Убогий утилитаризм -- мыслить, что истинно только то, что доказуемо. Его увлекало погружение в полуночные мнимости, в те лабиринты чёрных искусств, откуда нет, и не может быть выхода. Поиск знаний, заключённых в символах, непостижимых для профанов, привёл его к тому, кто являлся Князем этого мира, и Нергал постепенно втянулся в тёмные дьявольские ритуалы. Но упражняясь в мистических искусствах, он не достигал искомого и, промучившись в бесплодных поисках несколько лет, был близок к отчаянию.
Но вот однажды, злобно беснуясь от очередной неудачи, Нергал ошибся в путаном заклинании. Из пыльного венецианского зеркала на него взглянуло его собственное искажённое лицо, внезапно принявшее облик его отца, затем промелькнуло нечто неясное, туманно мутирующее в серую волчью морду. Он помертвел и резко встряхнул головой. Зеркало лениво отразило его перепуганную физиономию.
Он растерялся. Что это было, чёрт возьми?
Произнесённого заклинания Фенриц не помнил. Упустить такое! Подумав, сколь много мог бы извлечь из этого облика, Нергал почувствовал, как на него стремительно накатывает новая волна бешеной злости. В отчаянии он попытался снова произнести формулу -- скорее по памяти, нежели по истёртой странице пыльного трухлявого фолианта.
И мутация послушно повторилась! Его руки и ноги превратились в серые лапы, скребущие когтями по дощатому полу, глаза загорелись жёлтым огнём, в зеркально поверхности отразился огромный бурый волк, ростом почти с телёнка. Разума Нергал не утратил, и без труда вернул себе первоначальный облик, повторив заклинание про себя в обратном порядке слов. Это было нечто до такой степени странное, что Фенриц отказался от всяких попыток объяснить себе произошедшую трансмутацию, но формулу заклятия торопливо нацарапал гвоздём на камне стены. Впрочем -- в этом, как оказалось, не было никакой нужды, ибо она мгновенно огненным клеймом намертво впечаталась в его память.