Печать и колокол (Рассказы старого антиквара)
Шрифт:
— Да, — выдавила из себя Варвара Ивановна.
— Сколько процентов от суммы сделки?
— Пятнадцать.
— Приличный процент, — улыбнулся Мэйл. — Оказывается, господин Тарновский тоже джентльмен. Это делает ему честь. Итак, — он выдержал паузу, — я предлагаю двадцать тысяч долларов и десять тысяч в советских червонцах.
Варвара Ивановна отрицательно мотнула головой.
— Тогда очень сожалею, — сухо сказал Мэйл и встал. — Передайте господину Тарковскому мои соболезнования.
Но когда Варвара Ивановна усилием воли заставила себя встать и взяться за ручку двери, американец остановил её:
— Тридцать тысяч долларов и пятнадцать тысяч рублей.
Варвара Ивановна почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Теперь её жизнь обеспечена. Но одному богу известно, сколько всё это ей стоило.
— Согласны?
— Согласна, — прошептала она и на ватных ногах вернулась на место.
Теперь оставалось обговорить лишь техническую сторону сделки. Это уже было значительно проще. Договорились встретиться завтра в шесть часов вечера у модного среди нэпмачей театра-ресторана «Гротеск», куда Мэйл должен был привезти деньги, а Варвара Ивановна — чемодан с вещами, которые хранились у её ничего не подозревавшей тётки, родной сестры Шлягина.
— Только не опаздывайте, господин Мэйл, — предупредила американца Варвара Ивановна. — Я всего опасаюсь и не хотела бы рисковать.
Мэйл понимающе кивнул.
— Я буду там со своим секретарем ещё до вашего приезда. Риск исключён, — заверил он.
— Тогда до завтра.
— С богом!
Мэйл проводил её до дверей, одарив на прощание своей самой обворожительной улыбкой.
Когда на следующий день Сибирцева на лихаче подъехала к «Гротеску», её уже ждали, но не улыбчивый американец и его обходительный секретарь, а сотрудник уголовного розыска, агент второго разряда Петренко, тот самый Петренко, который руководил атеистическим кружком «Милиционер-безбожник» и чуть было не сорвал лекцию Василия Петровича, придравшись к мифу о злосчастной Арахне…
— Вы арестованы, гражданка. Пройдёмте со мной, — сказал он, взяв её под руку.
— Что это значит? — вскинулась Варвара Ивановна, чувствуя, что совершилось непоправимое.
— На месте всё узнаете.
Петренко любезно подсадил Варвару Ивановну в ожидавший их автомобиль Петрогуброзыска и, передав шофёру чемодан Сибирцевой, коротко сказал:
— Поехали, Вася.
— В тот вечер, — продолжал свой рассказ Василий Петрович, — Ефимов позвонил мне по телефону в девятом часу, когда я, вернувшись с работы, сел за статью, которую уже давно обещал одному научному журналу. Звонок явно был некстати.
— Чем занимаешься?
— Работаю.
— А у меня предложение: бросай свою работу и приезжай ко мне в розыск. Поговорим, чайку попьем.
Я замялся.
— Приезжай, приезжай. Не пожалеешь. Очень симпатичная компания подобралась…
— Какая ещё компания?
— Я, Борисов и Сергей Леонтьевич…
— Какой Сергей Леонтьевич?
— Как — какой? Сергей Леонтьевич Бухвостов, твой старый знакомый, о котором ты нам все уши прожужжал. Первый российский солдат…
У меня мгновенно пересохло во рту.
— Шутишь?
— Какие, к чёрту, шутки! Ждём.
…И вот я вхожу в комнату Ефимова.
Действительно, здесь, помимо хозяина кабинета и Сергея Сергеевича Борисова, меня встречает собственной персоной первый российский солдат, занявший почетное место на стене против входной двери. Его спокойные, широко расставленные глаза устремлены прямо на меня.
«Ну как, Василий Петрович, свиделись?» — «Свиделись, Сергей Леонтьевич, свиделись. А ведь никак не ожидал». — «Почто так? Как говаривал господин бомбардир Пётр Лексеевич, царствие ему небесное, гора с горой не сходятся, а человек с человеком завсегда… Вот только постарел ты малость с последней нашей встречи, Василий Петрович». — «Зато вы, Сергей Леонтьевич, ничуть не изменились…»
Бухвостов на портрете был таким же молодым, как в битве при Полтаве, когда демонстрировал «Карле» мощь русского оружия. Он ничуть не изменился с далёких времён Петра Великого и Екатерины, светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова и Петра II, Анны Иоанновны и Екатерины II… Сколько их там было, всяких царей, цариц и вельмож, — разве упомнишь?
Ему не прибавили морщин ни ссылка в Раненбург и Берёзов, ни возвращение в Петербург, ни злоключения его хозяев. Русский солдат — он всегда русский солдат. Русский солдат — он вечен. Годы, эпохи, войны и столетия над ним не властны.
Приветствую твое возвращение, Сергей Леонтьевич, и низко тебе кланяюсь. Счастлив тебя вновь увидеть, Сергей Леонтьевич!
Ефимов рассказывал, как на допросе в уголовном розыске Тарновский признался Борисову в своей попытке продать портрет мистеру Мэйлу, о Варваре Ивановне, решившей воспользоваться ограблением лавки в своих целях, о том, как Борисов подготовил операцию…
Но я слушал вполуха, не в силах оторвать глаз от шёлкового портрета, вновь и вновь удивляясь тонкости и виртуозности мастерства безвестных вышивальщиц, необычному таланту такого же безвестного, как и они, художника, гармоничности колорита и сдержанной силе рисунка.
— Будем пить чай? — спросил Ефимов, кивнув на стоящий в углу комнаты самовар.
— Что?
— Чай, спрашиваю, будем пить?
— Да, пожалуй, не стоит, — сказал я и спросил: — А Мэйла и его секретаря вы тоже арестовали?
Ефимов и Борисов переглянулись: видимо, я что-то прослушал.
— Мистер Мэйл, — сказал Ефимов, — после беседы в Московском уголовном розыске, которая была с ним там проведена по нашей просьбе, решил от поездки в Петроград воздержаться.
— И всё-таки приехал?
— Нет.
— Ничего не понимаю! Ведь ты только что говорил, что Сибирцева приехала к Мэйлу в гостиницу и он собирался приобрести у неё все ценности, похищенные из тайника.
— Правильно, — невозмутимо подтвердил Ефимов.
— Что правильно?
— Все правильно. Действительно Сибирцева не сомневалась, что разговаривает с Мэйлом. И, доставленная в Петрогуброзыск, крайне была удивлена тем, что Мэйл вовсе не Мэйл, а наш работник…
На мгновение я даже забыл про портрет Бухвостова.