Печать ворона
Шрифт:
— Подержи.
Иван осторожно взял стебель в руки, стараясь не уколоться о колючки, окружавшие красно-синие цветы. Девочка протянула ладони и задержала напротив перелома. Ее брови смешно сдвинулись, она что-то еле слышно зашептала.
— Чего ты говоришь? — не понял Ваня. Он думал, она шепчет ему.
— Не мешай! — сердито сказала девчонка. — Держи лучше!
Иван замолчал и смотрел, как она водит ладонями вдоль искалеченного стебля. Руки быстро затекли, но он стоял и героически держал растение, пока не услышал
— Все. Отпускай.
Он торопливо отдернул пальцы, чувствуя, как неприятно покалывает затекшие ладони, и изумленно замер. Репейник стоял, как ни в чем не бывало, а тол-стый мясистый стебель был невредим, словно никогда и не ломался.
— Ух, ты! — прошептал Ваня. — Как это ты так?
Девчонка довольно улыбнулась:
— Я и царапины заговорить могу! У тебя есть царапины?
— Нет.
Ваня хотел спросить, что означает «заговорить», но на крыльцо вышла бабушка. Внезапно застыдившись, Иван отбросил палку. Здесь чужой двор и рубить колючки ему никто не разрешал. Но бабушка ничего не сказала. Она спустилась с крыльца и молча взяла его за руку, вытирая глаза платком.
Они вышли через калитку, и Иван так и не понял, зачем его водили к стран-ной старухе, чем-то похожей на сказочную Бабу-Ягу. Он оглянулся на ходу, и увидел девчонку, смотревшую им вслед через щель в калитке. Обходя их дом, Ваня почувствовал беспокойство и страх. Будто из окон в него целились из ружья. Из настоящего ружья! Он оглянулся еще раз, но увидел лишь тень, мелькнувшую за темными стеклами.
Через день Иван узнал, что ему куплен билет в Ленинград, и завтра он едет домой.
— Почему, бабуля, ведь лето еще не кончилось? — спрашивал он у бабушки, но та лишь гладила его по голове:
— Нужно ехать, Ванюша…
— Почему? — не понимал Иван. Ведь впереди — почти весь август, до школы ого как далеко! Но бабушка качала головой:
— Мал ты еще, чтобы понять. Надо ехать.
За день Иван обошел всех друзей и попрощался, потому что завтра он их не увидит. Рано утром надо идти на электричку до Бреста, а там садиться в поезд на Ленинград. Эх, жаль, не успел дочитать про акул…
Димка, к которому он зашел напоследок, отозвал Ваню в сторону:
— Вань, хочешь, что-то скажу? Только не обижайся, ладно?
Было видно, что Димке очень хочется что-то сообщить, просто «неймется», и Иван разрешил:
— Ладно, говори.
— Моя бабка говорит, что ты проклят! — выпалил горячую, вертевшуюся на языке новость Димка.
— Что? — не понял Иван. — Как это: проклят?
— Не знаю, — признался Димка. — Помнишь, мы тебе о Вороновой Гати рассказы-вали? Ну вот.
— Что «ну вот»? Это же сказки! — воскликнул Иван, но внутри захолодело, как перед зубным врачом с жутко жужжащей бормашиной. — Сам же смеялся!
— Смеялся, — неуверенно подтвердил Димка, — но у тебя же вон… — Он кивнул на Ванину грудь.
— Ну и что? Просто родимое пятно! — сказал Иван, уже не веря самому себе. Сей-час он чувствовал, что это не пятно, а… знак. Знак чего? Ответа он не знал.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Крыши домов дрожат под тяжестью дней.
Небесный пастух пасет облака.
Город стреляет в ночь дробью огней.
Но ночь сильней, ее власть велика.
На следующий день Ваня ехал в поезде и, глядя в окно на пролетающие деревья и столбы, думал о том, что с ним случилось, и что скажет мама…
В купе, кроме него, ехал рябой дядька, от которого за пять метров несло «Беломором» и раздобревшая, как бабушкин поросенок, тетка, сразу принявшаяся опекать Ваню, как родного.
— Ты уже один ездишь? — умилялась она. — Какой молодец! А хочешь курочку? А помидорчик? А конфетку?
— Я спать хочу, — наконец сказал Иван, порядком уставший от нескончаемого сюсюканья доброй, но уж больно навязчивой тетеньки, и полез на верхнюю полку.
— Твое же место нижнее, — не успокаивалась тетка, — ложись здесь!
Она грозно посмотрела на сидевшего у окна мужика:
— Ребенок спать хочет! Освободите, пожалуйста, место!
— Да мне наверху хорошо, — попытался протестовать Иван. Ему действительно нравились верхние полки. Оттуда лучше виден заоконный пейзаж, и перед глазами никто не маячит, уютно и хорошо. Но опекунша была непреклонна. Мужик спорить не стал, взял сигареты и вышел в коридор.
Тетенька собственноручно постелила Ивану постель и, довольная, уселась напротив:
— Спи, Ванюша, — ласково сказала она. — Мне уж скоро выходить.
— Спасибо, — сказал Ваня и лег, накрывшись одеялом. Он не привык так рано ложиться, да и мысли о недавнем приключении не давали уснуть. Он проворочался пару часов и все же заснул.
Разбудили голоса. Иван открыл глаза и повернулся. В купе стало тесно. Четыре мужика ожесточенно резались в карты на раскладном стульчике. Сосед по купе сидел к Ивану спиной, то и дело прикладываясь к бутылке «Агдама».
— Черви козыри.
— Семь!
— А я тебе!
— Взял.
— Ну, мля, держись!
Наконец они заметили, что Ваня проснулся. Сидевший напротив мужик в клетчатой рубахе и золотым зубом молча кивнул на Ивана. Рябой обернулся:
— А, Ванюша! Не бойся, спи. А ну, тише, мужики! — он кричал громче всех, но не замечал этого.
— Сам не ори, — резонно заметил кто-то.
Ваня заметил на полу под столом батарею пустых темных бутылок. Как и мама, Иван пьяниц не любил.
— Не бойся, я здесь! — не унимался рябой сосед. — Никто тебя не тронет!