Печенежские войны
Шрифт:
Посыльные Святослава помчались обратно, сообщили ему:
— Княжич, их вождь не хочет с тобой мериться, отрядил просто воеводу.
— Куркуас не из робких, знаю. Стало быть, пренебрёг. Коли так, и от нас сойдёт кто проще.
Князь не успел решить, кого послать, как у его коня, отстранив прочих, оказались Улеб и Велко.
— Позволь мне! — требовал один.
— Нет, мне! — настаивал второй.
— Я не против, — сказал Святослав, — только нужно ли так горячиться?
Тот ромей у ручья лютый ворог мне! — вне себя кричал Улеб. — Я давно ищу с ним встречи! Дозволь, княжич, сделай милость!
— Мне он принёс не меньше лиха! — кипятился Велко. — Обращаюсь к твоей справедливости, господарь!
Но Улеб воскликнул:
— Не ты ли, князь, обещал ещё в Киеве, что исполнишь любое моё желание! Я сдержался тогда, а теперь прошу!
Святослав объявил войску:
— Отдаю своё седло и меч отважному уличу из Радогоща! Признаю его право!
Воля князя — закон. Велко сам заботливо поправил кольчугу на побратиме, сам пристегнул к его поясу новые ножны да помог подогнать ремни-петли щита по его руке, ибо мускулы Улеба были покруче княжеских.
Между тем польщённый динат уже гарцевал в котловине.
Улеб был уже рядом с Калокиром, молвил, обращаясь к нему:
— Приглядись-ка ко мне.
— Заклевали б всех вас вороны!..
— То успеется. Поначалу давай померяемся, вон ведь сколько народу замаялось, ожидаючи поединка. А чтобы придать тебе прыти, скажу: это я и чеканщик из Расы как-то ночью наведались в гнездовище на горе Адрианова града, чтобы отнять у тебя нашу Улию.
— Вы?! Это были вы? Боже милостивый, ты послал мне утешение сегодня!
И, к всеобщему недоумению, Калокир поскакал к своему обозу, чтобы тут же вернуться, саркастически хохоча и размахивая ветхим от времени скомканным женским платьем со славянскими узорами. Он кричал, ворочая головой во все стороны и тыча в Улеба пальцем:
— Знайте все! Это раб! Беглый раб! Червь ничтожный! Он скрывает клеймо на плечах под броней воина! Вот одеяние, подобающее его мечу! — Динат швырнул платье в Улеба. На холме Куркуаса загоготали. На холме Святослава застонали от неслыханного оскорбления. Калокир шипел: — Надень его, надень, антихрист. Берегла его Мария, да выбросила.
— Довольно. — Улеб хоть и потемнел лицом, но не уронил достоинства, молвил сдержанно: — Мы не в кругу арены, а на пороге великой сечи.
— Изрублю на куски! — исступлённо грозился динат. — На мельчайшие крохи! Чтобы вороны исклевали!
Голос Меткого Лучника покрыл общий шум:
— Что медлишь, брат мой! Начинай!
— Это можно, — сказал Твёрдая Рука и ударил коня каблуками.
Заражённые враждой седоков, сшиблись кони с громким ржанием, прижав уши, оскалив зубы, наровя укусить, разорвать, растоптать. Разметались украшенные лентами гривы и пышные хвосты. Обученные и резвые, они мгновенно подчинялись малейшим требованиям уздечек, то припадали, то взвивались на дыбы, быстро-быстро перебирая в воздухе передними копытами, то вмиг отскакивали в сторону.
Пеший бой был бы более приемлемым для Улеба. Никогда и никто не сбивал его с ног ни в поединках, ни в общей схватке. Велко чеканщик, бывало с гордостью похвалялся на ратных привалах: «Мой побратим, други, человек, как вы, Обычный во всём, кроме одного. Он в огне горит, в воде тонет, и голод его одолеет, и жажда. Зато не родился ещё на свете такой, чтобы изловчился свалить его с ног рукою!»
Калокиру в седле вольготней, он привычен к нему ещё с давних набегов на булгарские и армянские веси. Закусив губу, динат поигрывал острой сталью с завидной сноровкой, редко прибегал к щиту.
Улеб не сразу приспособился к оружию княжича. По этой причине Калокир сперва потеснил его. Но затем начал уступать всё заметнее и заметнее. Уже не так стремительны были движения дината, уже прятался он за щит и конь его пятился.
Вскоре выронил меч Калокир, сын стратига Херсона, палатийский пресвевт и советник Власти. Петрин сын с ходу ахнул щитом о щит, и динат полетел с вороного в ручей. Улеб спешился, поднял меч поверженного, за шиворот выволок его на сушу, протянул ему оружие снова.
— Продолжим!
Оглушённый и пристыженный Калокир отряхивался, отплёвывался и лепетал:
— Не могу. Ненавижу тебя, но прошу: пощади. Вспомни, я не отрезал тебе язык, а целёхоньким передал Непобедимому. Я сестру твою выкупил у нещадного Кури. Я лелеял и холил её. И Лиса я убил, и Блуда. Что тебе в моей гибели? После такого стыда жизнь моя хуже смерти.
На обоих холмах разворачивались войска. Ветер рвал и трепал стяги. Принимала свой строй византийская армия. Выравнивались славянские полки.
— Будь ты проклят, — сказал Улеб и поднял меч Калокира, сжал его на концах боевыми перчатками, что есть силы взмахнул и сломал о колено как щепку. — Будь ты проклят, мучитель невинных, убирайся! — Он презрительно отвернулся от Калокира, подошёл к своему коню и взялся за луку.
Протрубили сигнальные трубы. Час настал. Одни сотворили молитву Христу и завершили её целованием креста, другие помянули Перуна и поклялись мечом.
И сказал магистр Куркуас, обращаясь к армии с вершины своего холма:
— Нынешний день для вас, христиане, будет истоком многих благ! Вооружите души прежде, чем вооружите тела! Победа предрешена всевышним! Покажите ничтожной толпе варваров вашу бессмертную отвагу! Пусть свидетелем вашей незыблемой доблести будут павшие враги! Возьмите добычу священным оружием! Идите в бой, не забывая о достоинстве вашего звания. Будьте в бою похожи на спартанцев! Пусть каждый из вас уподобится Кинегиру! Взгляните на себя — это войско без малейшего изъяна, в этом честь и слава василевса Божественного! Вперёд! Во имя Предвечного и с десницей его!