Печенежские войны
Шрифт:
— Ну уж нет, этот малый мне сразу приметился. Как увидел его, враз не стало покоя.
— Что в нём особенного?
— Вроде припоминаю, — не очень уверенно молвил Улеб, — если не померещилось… он слуга того пресвевта.
— Калокира?! — Глаза Велко округлились, он вскочил как безумный. — Не может быть! Мне его прислужники известны наперечёт! Ты готов поручиться?
— Не знаю… Вообще-то я памятливый на лица. Проверим. Они должны воротиться засветло.
— Ладно.
Солнце скрылось за лесом. На дорогу упала сплошная тяжёлая
— Этот малый, слуга дината, не охоч до седла: сидит как мешок. Да и кляча под ним. И зачем он за воями увязался? — обронил Велко.
— Сейчас не об этом забота. Главное, захватить этого прислужника половчее, — сказал Улеб.
Беспрестанно и возбуждённо переговариваясь, то вздыхая, то подбадривая друг друга, просидели они в папоротниках до сумерек. Но помаялись не зря.
Гекателий и кавалеристы возвращались тем же путём. Проницательность Улеба подтвердилась. Ромеи едва плелись, озлобленные, разочарованные, с лоснящимися от грязного пота лицами, на взмыленных лошадях. Не судилось хилиарху прославиться поимкой дерзких возмутителей спокойствия.
А к нашим героям судьба явно благоволила. Чуть ли не на версту позади всех тащился тот, с кем жаждали встретиться Улеб и Велко. Кобыла его хромала, сам он дремал от усталости.
Трудно было поверить, что всё получилось настолько удачно. Улеб и Велко вышли из укрытия, когда он поравнялся с ними, остановили кобылу, взяв её под уздцы.
— Ну здравствуй, Акакий Молчун, — сказал Велко.
Слуга дината вздрогнул, открыл глаза, затем выпучил их, потом распахнул рот, чтобы завопить на всю округу, но Улеб подпрыгнул и легонько стукнул его по лбу, и он без чувств упал на вовремя подставленные руки Велко, как падает счастливая обморочная барышня в объятия кавалера.
Улеб позволил кобыле ковылять дальше, предварительно сняв с её седла верёвку.
Акакий не приходил в себя. Пришлось взвалить его поперёк коня и везти в лагерь. А там уже заждались пропавших с полудня Твёрдую Руку и Меткого Лучника. Запрудили просеку, обступили — не протолкнёшься, загалдели все разом:
— Наконец-то!
— Не знали, что и думать!
— Собрались уж на поиски!
— Кого привезли?
— Ещё одного отбили?
— Живой?
Улеб рассмеялся, поднял ладонь, чтобы угомонились, сказал:
— Встретили старого знакомого, да он что-то не шибко обрадовался. Ну я его и удручил разок, пусть не воротит нос от давних друзей. Живой он, живой, уснул только малость, видно, слишком заморился, охотясь за нами с верёвкой.
В лесной глуши было темно и сыро. Неподалёку от шалаша торчал старый и гнилой пень. В центре утоптанной площадки тлели головешки очага, там устраивались на ночлег ратники. Тихо похрапывали лошади в стороне, перебирая копытами в мелком хрустящем валежнике, настораживались, заслышав пугающие стоны горлиц и утробное уханье сипух.
Улеб принёс из шалаша огарок свечи, зажёг и увидел вдруг, как блеснули глаза пленника.
— Эй, да ты притворяешься! Вот я тебе!
— Сначала нет, сначала не притворялся, — затараторил Акакий. — Где я? Кто вы? У меня ничего нет, так и знайте. Ведь ежели, к примеру, имел бы что-нибудь, сам бы отдал. Я никому ничего худого не сделал.
— Цыть! Будет полоумным прикидываться! — оборвал его Велко. — Узнал меня или нет?
— Как же, как же, не забыл, наипрекраснейший, ты чеканщик. Тебе Марию? Получишь, ей-богу. Сейчас к тебе приведу. Я пошёл. Где тут выход?
— Сядь! Экий быстрый. Значит, она в Адриановом граде?
— Ведь ежели, к примеру, хозяин мой в армии, так и хозяйка при нём.
— В темнице?! — Улеб тряхнул его что есть силы. — Куда её заточили?
— Ой, пусти! Её не обижают, а холят, вот те крест! А ты кто?
— Приглядись-ка, — уже мягче произнёс Улеб. Он настолько обрадовался сообщению о сестрице, что готов был расцеловать болтливого плута. — Приглядись, приглядись, не робей.
— Не помню, да воздастся тебе необъятное благо.
— А золотишко, что когда-то вымогал у меня на стольном дворе Калокира, помнишь?
— Нет. Монеты твои помню, а тебя нет. Смилуйся.
— Про бежавшего с ипподрома бойца Анита Непобедимого слыхал? Про Твёрдую Руку?
— Ещё бы! Чтоб ему…
— Я и есть Твёрдая Рука.
— Чтоб ему бесконечно сиять в вечной славе! Тебе! — не моргнув, воскликнул Акакий.
Велко между тем ломал голову: для чего понадобилось Улебу тратить время на разговоры? Он привык доверять побратиму и не раз убеждался прежде, что тот не любит бросать слов не ветер, а если и ведёт с виду пустую беседу, значит что-то за нею кроется, неспроста она затеяна.
Однако сейчас в перепалке с Акакием не было никакого скрытого смысла, просто Улеб невольно, как говорится, развязал язык на радостях, что нашёл на чужбине сестрицу, что настал долгожданный час, что близок конец мытарствам и горестям её и его. Велко всё-таки догадался об этом и немедленно вмешался:
— Хватит вам, пустомели. Если, Акакий, не скажешь точно, где Мария, пеняй на себя. Отвечай коротко, не то пожалеешь.
Тот мгновенно вскочил, вытянул руки по швам и ответил чётко, как на воинском смотре, громко и достоверно:
— Во дворце Калокира на окраине Адрианополя.
— Точнее!
— В Орлином гнезде, что на самой верхушке круглого холма.
— Где Калокир?
— Хозяин обходит казармы.
— Почему?
— Он советник, глаза и уши повелителя.
— Велика стража дворца?
— Десять оплитов и шестеро слуг, не считая поваров, виночерпиев, массажиста, музыкантов, садовника, нахлебников, прихлёба…
— Стой! Стой! — резко одёрнул его Улеб. — Где горница Улии?
— Какой Улии?