Печенежские войны
Шрифт:
— Мы с нею навеки, знаю.
— Вот и будешь вместе с нами на Днестре.
— Лучше ты вместе с нами в Расе.
— Сама порешит, как быть.
— Ну и посмотрим.
Обоих подстерегло ужасное разочарование в первый же день пребывания у злополучного кастрона. Улии в нём не оказалось. Кого из добрых людей спроси, все в один голос:
— Красивую невольницу хозяин забрал к себе. Давным-давно присылал слугу за Марией.
— Где, где Калокир? — переспрашивали.
— Бог его знает, где-то в армии, — отвечали, — сам сюда вовсе перестал наведываться. Лишь как-то нагрянули
Друзья допытывались снова и снова, отказывались верить ушам своим. Улеб проник в укрепление, всё разузнал поподробнее, перепроверил — не обманули. Осунулся с горя, часами понуро сидел на поваленном дереве в каштановой роще, где Велко по старой памяти избрал постой для лошадей.
— Все толкуют… Мария, Мария… Почему Мария?
— Нашу Улию, — вздохнул Велко, — так объявил Калокир. Ладно, будем искать повсюду. Калокир — стратига, патрикий, человек видный.
Проезжая мимо обрамленного густым тростником круглого озерца посреди каменистой низменности, Велко воскресил в своём рассказе картину неудачного побега с Улией, поединка дината и Лиса. Напоминание о потерянном огненном жеребце усугубило и без того очень мрачное настроение Улеба.
Решили пробираться в столицу. Там есть дом Калокира, болтливые слуги. Опасно, конечно, да что поделаешь.
А однажды в скромной придорожной корчме довелось Твёрдой Руке и Меткому Лучнику услышать кой-какие новости.
Они сидели за ужином в полутёмном углу, как всегда избегая общения с посторонними без нужды. Время было вечернее. За плотно заколоченными окнами противно завывал мокрый холодный ветер. Изредка раздавался скрип проезжавших мимо повозок. Зябко покрикивали погонщики, тяжело хлюпали копыта буйволов в зимней распутице.
В корчме было тепло и шумно. Кто победней, находил здесь овсяную или тыквенную кашу и горячую подслащённую воду. Кто побогаче, удовлетворялся куском дымящейся говядины и молоком. Знаменитые ромейские виноградные напитки, столь обязательные в домах империи, здесь почему-то не подавались. Вероятно, настали самые чёрные дни заведения.
Некоторые гости, утолив голод и жажду, тут же, не вставая из-за столов, засыпали, уронив головы на руки. Улеб и Велко намеревались последовать их примеру. Им частенько приходилось коротать ненастные ночи в таких вот малоприметных заведениях на отшибе больших дорог.
Внезапно в корчму ввалился воин. Весь его усталый вид указывал на то, что прибыл он издалека. С порога окинув равнодушным взглядом притихшую при его появлении чернь, он заметил в укромном углу двух насторожившихся юношей своего ранга и не замедлил направиться к ним с воинским приветствием.
Велко, который временами проявлял горячность, приподнялся, чтобы испытать прочность его черепа увесистой амфорой, но Улеб мигом водворил друга на место. С изысканной вежливостью ответив на приветствие вошедшего, Твёрдая Рука подвинулся на скамье и жестом пригласил его к столу.
— Дьявольская погода, — весело ругнулся ромей и хлопнул ладонями, призывая хозяйку. — Тащи своё пойло, ведьма!
Женщина безропотно принесла мясо, кашу, воду, хлеб и молоко — всё сразу.
— Вина!
— Не прогневайся, защитник наш, — сказала она, — нет ни капли.
— Значит, все тут аквариане? Вот неудача!
Улеб этак по-свойски поинтересовался:
— В Константинополь держишь путь, приятель?
— Напротив, из Константинополя.
— Что слышно в благословенной твердыне нашей? Давненько не видывал я столицы. Мы с ним, — Улеб кивнул на Велко, — сражались с норманнами в Калабрии во имя непревзойдённого отца храбрых римлян Никифора Фоки, да воссияет он вечно, незыблемый светоч Священного Пала…
— Что?! — прервал его воин, вытаращив глаза.
— А что?
— Когда прибыли из Калабрии? — удивлённо спросил ромей.
— Прямо оттуда. В чём дело, приятель?
— Фоку вспомнил? — воскликнул тот, как видно, проникаясь сочувствием к несчастной братии, вынужденной служить в несусветной провинции, куда своевременно не долетают даже такие важные известия. — Хвала богоугодному повелителю христиан Иоанну Цимисхию!
— Слава Цимисхию! — гаркнул Улеб и толкнул под столом ногу Велко.
— Слава Цимисхию! — гаркнул и наш булгарин.
— Слава-а-а! — завопили присутствующие, обожжённые взглядом солдата. Спавшие очумело повскакивали на ноги, решив спросонья, что вспыхнул пожар.
— Значит, ты был свидетелем большого зрелища на ипподроме? — спросил Улеб.
— Величайший праздник! — последовал восторженный ответ.
— Завидую тебе, приятель, — сказал Улеб и вновь подтолкнул Велко.
— Завидую тебе, — сказал и тот, поглаживая амфору.
— Я слышал, почему-то уже не выходят на арену бойцы главной палестры, — продолжил Твёрдая Рука, — их именитый наставник куда-то запропастился, это правда?
— Верно. Анит Непобедимый долго был в изгнании, но вернулся с триумфом. — Солдату явно льстила собственная осведомлённость. — Сам он, Непобедимый, уже не тот. Зато заставил город восторгаться своим новым бойцом.
— Новым бойцом? — взволнованно спросил Улеб.
— О, Непобедимый всегда найдёт чем удивить! — воскликнул воин. — Вам, вероятно, неизвестно, я же помню ещё, как лет десять назад он потряс всех невиданным учеником. Был у него юный раб из тавроскифов. Совсем мальчишка. Этот… Тяжёлая Рука. Силе-е-ен, я вам скажу, невероятно. Теперь же Непобедимый раздобыл бойца похлеще. Колосс! Кулачищи — во! Плечищи — во! Голова — литой колокол! Всех подряд валит. Анит привёз его из Округа Хавороя и сразу выставил в честь нашего Цимисхия.
— Как звать? — произнёс Улеб.
— Бойца? Имя его Маманий Несокрушимый.
— И он… Анит пометил его клеймом палестиры?
— Нет. Тот печенег не раб. В завидной славе.
— Вот те на… — тихо молвил Улеб и откинулся спиной к стене, отвернулся и нахмурился, повергнув собеседника в полнейшее недоумение своей неожиданной нелюбезностью и откровенным нежеланием продолжать только-только завязавшийся разговор.
«Ай да Анит, — качая головою, думал Улеб, — обзывал Мамана чудовищем, а сам в конечном счёте заманил его на арену. Маманий Несокрушимый… Вот ведь что выкинул наставничек-то. Уж кто настоящее чудовище, так это сам он, Анит Непобедимый, будь он неладен».