Печенежские войны
Шрифт:
И кто знает, долго ли продлилась бы эта страшная сеча, на сколько времени хватило бы стоящих на ногах русичей, не подоспей на выручку застава Ярого. Словно ястреб в утиную стаю — и пух в стороны! — ударила конная дружина русичей, железным клином рассекла отпрянувших в стороны пеших находников, а потом в спины конным степнякам вонзила длинные копья.
Только на малое время отвлеклись печенеги от дружинников Ярого, потеряли их во тьме, а может, решили, что дружина ушла совсем в Киев, как Ярый сумел собрать заставу и ринуться к Белгороду.
Вольга увидел прочь бегущих пеших находников, запрыгал в восторге, хлопая босыми ногами о прохладный в ночи помост.
— Ярый! Ярый! Други, то наши вон! То наш Янко возвращается!
— Уходят печенеги! Уходят! — это Василько вдруг скакнул на помосте, замахал руками над головой, едва сулицей не задев за голову откачнувшегося посадника. — Сбита их поганая сила! Сбита!
Печенеги убоялись, что русичи, набрав конями большую скорость, опрокинут их конской массой в крутоярые овраги. Они вывернулись из-под удара, отхлынули в обе стороны назад, разворачиваясь на ходу, чтобы теперь самим ударить по конной заставе, прижать её ко рву и к оврагам. Но ратники Белгорода начали спешно уходить через ворота, уступая своё место конной дружине: когда дело сделано, что за смысл и дальше испытывать горькую судьбу неравной сечи? За спиной Вольги раздался топот многих людей и чей-то крик:
— Место! Место дайте лучникам!
Вольга отпрянул от частокола к краю помоста, пропустил торопливо поднявшихся лучников. Промелькнул мимо них и бондарь Сайга, но на детей не помыслил даже взглянуть, лишь пахнуло от него привычным запахом свежих смоляных стружек. Вольга не видел, как падали печенеги под русскими стрелами, зато ему было хорошо видно, как входила в крепость дружина и конная застава.
— Что же мы стоим здесь? — спохватился Вольга. — Бежим к воротам. Своих встречать надо. Все ли живы?
Но в возбуждённой и разом говорящей толпе у ворот Вольга потерял друзей и сам разыскивал своего отца Михайлу. Нашёл его под чужой изгородью, близ ворот крепости, у вала. Кузнец сидел у придорожной канавы, вытянув ноги. Щит и шелом лежали рядом. Левой рукой отец Михайло то и дело прикладывал ко лбу белую тряпочку, испачканную кровью, а сам всё осматривался, своих поджидая. Вольга упал рядом, коленями на влажную землю.
— Отче, ты ранен? Сильно?
— Пустое, сыне, — отшутился отец Михайло. — Когда отходили, уже в воротах настиг меня печенежский подарок. Стрела ударила наискось. Только и беды, что сорвала кусочек кожи со лба, знать, лишняя была.
Прибежала мать Виста, подала мужу холодную воду в глубокой глиняной миске и, пока тот пил, осторожно вытирала кровь на щеках и на бороде, смачивая тряпочку в тёплой воде кувшина. И на кольчуге у отца Михайлы видел Вольга пятна крови. Своя ли, чужая — как теперь узнаешь. Хотел про брата молвить, но мать Виста опередила его.
— Янко наш где? — тихо спросила она, боясь услышать страшное. Отец Михайло успокоил её:
— Жив Янко. Сын торгового мужа Вершка в сече был поранен, так Янко сумел подхватить его из седла и привёз в город. На двор Вершка поехал теперь, а Вершко солёный пот сечи со слезами радости на щеках размазывал, следом бежал за конём.
Постепенно люди стали расходиться по своим подворьям, и гомон поутих, только жёны плакали над павшими, да ревели со страху малые дети. Сурово, в молчании стояли над погибшими сородичи, а оружие держали в руках, будто сеча всё ещё не кончилась для них и после малого роздыха предстояло выйти на судное поле мстить за убитых.
Ратай Антип и закуп Могута проводили отца Михайлу до ворот родного подворья, где встретил их старейшина Воик, прямой и вытянутый, с посохом в руке. Вольге показалось, что старейшина, увидев рану на голове сына, не опечалился, а даже лицом просветлел. Отец Михайло ему на это сказал:
— Не было, отче Воик, у наших дружинников, да и ратников тоже, крови на спине. Кто и пал, так только приняв удар в грудь.
Старейшина Воик молча посторонился, пропуская их во двор, откуда доносился вкусный запах варёного мяса. И только прикрывая дверь за собой, Вольга мельком взглянул на небо и подивился: на востоке уже полыхала кроваво-красная зарница наступившего рассвета.
— Сотника ко мне! — взъярился Тимарь, когда узнал, что на северной стороне лагеря погибли почти все поводные кони.
Бородой по траве — так взбирался на холм насмерть перепуганный сотник Осташ. Это его нукеры в минувшую ночь охраняли табун возле проклятого оврага. Не зря говорил на днях один из его нукеров, что видели в том овраге страшное чудовище. Не его ли это проделки? Осташ взбирался на холм, задыхался запахом истоптанной полыни и нащупывал под епанчой кису с дирхемами: если каган будет сильно гневаться, то придётся пожертвовать арабским серебром и тем спасти голову!
Сотник едва поднял глаза от светло-сизой полыни, как увидел рядом с Тимарем Тарантула со скрюченными пальцами на рукояти меча. Поймал взгляд Уржи, и ему стало дурно. Торопливо простёр руки к ногам кагана и заголосил:
— О великий каган! Мы всю ночь не смыкали глаз, — соврал Осташ. — Но откуда упали эти злые духи, никто не знает!
Тимарь даже подпрыгнул на месте, будто из-под бархатной подушки нежданно взвилась гремучая змея.
— Как! Ты даже не знаешь, откуда на тебя урусы свалились? — Тимарь выкрикнул эти слова с хрипом и плетью изо всех сил ударил лежащего у ног сотника. Осташ завыл от боли и передёрнулся всем телом. Из старой епанчи — знал, что будут бить! — клубом поднялась серая, пропахшая потом пыль. Тимарь отступил на шаг, озлился ещё больше. Седые усы дёргались, как у разъярённой рыси.
— Беспородная свинья! — и снова ударил по широкой спине, согнутой в рабской покорности. — Ты нарочно извалялся в пыли!
— Пощади, о великий каган! — молил сотник. — Пощади! — К ногам молча стоявшего Тарантула упала тяжёлая киса. Звон серебра был услышан. Поднятая для нового удара плеть опустилась уже почти безболезненно. Тимарь пнул сотника сапогом в бок.
— Ступай прочь, сонная старуха! Отныне тебе не нукеров водить в набеги, а быть конюхом при уцелевшем табуне! Ступай, или я срублю твою глупую голову! — Тимарь бросил плеть и вошёл в шатёр, по привычке закусил правый ус и задумался, уставясь в красный рисунок ковра. Он забыл на время о присутствующем в шатре сыне, об избитом сотнике и о брате Урже, который молча поднял кису с серебром. Вот уже сколько дней стоит он, Тимарь, со своими полками перед Белгородом! Стоит, как резвый конь, привязанный к дереву, а добычи всё нет. Ни ему, ни войску! Каждый день прибывают к Белому Шатру дозорные заставы и говорят, что окрестные пахари сходятся к Киеву, да и сам Киев не без защиты оказался, как уверял его в этом посланник византийского императора Торник. Туда, на Киев, звал идти сразу же от Роси и князь Анбал. Он кричал, что урусы из Белгорода не будут страшны печенегам, побоятся сойти со стен в поле.