Печенежские войны
Шрифт:
Приблизившись к оторопевшему динату, Евсевий принялся нашёптывать тому что-то на ухо.
Когда он кончил, Калокир нахмурился, забегал глазами по сторонам, заёрзал в седле, отослал слуг, потёр лоб в лихорадочном раздумье, вымолвил:
— Я могу, я готов… соберусь только с духом…
Евсевий и трое других всадников, спокойные, самоуверенные, двинулись шагом к площади Константина.
Калокир же, полный смятения и неведомых нам сомнений, спешившись, одиноко зашагал в противоположную сторону через весь город по мощёному спуску. Добрался до нужного места на берегу пролива, бормоча, как во сне: «Либо всё потеряю, либо приобрету неизмеримое на новом пути».
Обычную хаотическую и живописную картину являла собой пристань. Шум и гам в торговых рядах и под полотнищами навесов, где укрывались от зноя моряки, их подруги, продавцы сладостей и пресной воды, игорные мошенники, прихлебатели, наниматели, работодатели, попрошайки и прочий разношёрстный люд.
На обособленной стоянке малых судёнышек динат отыскал чёлн с жёлтым парусом величиною не больше столовой скатёрки и гружёный охапками свежих роз, на корме которого, точно на краю плавучей клумбы, кроткой птичкой примостился божий человечек в монашеской рясе.
Непостижимое существо этот Дроктон. Всякий раз, когда происходили важные повороты в жизни дината, непременно и необъяснимо, как вещее видение, возникал монах-карлик, о котором, сколько Калокир ни пытался, ничего толком не мог разузнать. Какая же роль отведена власть имущими этому недоростку в сложной и часто трагичной суете сует? Символ рока в подобии человечьем?
Так или иначе, устами Евсевия полководец Фока повелел Калокиру немедленно явиться в Халкедон, и этот монах, уже в который раз снова именно он, молча и загадочно увлекал за собой дината в новую авантюру. Вдвоём на утлой лодчонке они пересекли Босфор.
«Хитро придумано, — успокаивал себя Калокир, — конечно, мы везём цветы. А обернись их хитрость лукавее моей, рассеку карлика, как подброшенную деревяшку».
Калокира не назовёшь простачком. Он умел извлечь выгоду из любых ситуаций, гордился собственной дальновидностью, мирился с мыслью, что в великих играх не без риска, не знал роковых ошибок и надеялся не угнать их и впредь.
Признаться, он давно уже пронюхал кое-что о скрытном соперничестве между слабовольным Романом и суровым воином Фокой, хотя первый всячески и во всеуслышание возносил второго. Чуял, чуял динат-пресвевт, что главная сила в стане последнего.
Всё в Халкедоне напоминало военный лагерь. Подавляющая часть населения — войска. Лишь у самой воды в неказистых домишках-склепах, прилепившихся к берегу, влачили существование мелкие торговцы, ремесленники и рыбаки, подвизавшиеся около армии. Издали плоские крыши этих домишек напоминали выщербленные ступени широкой лестницы.
Добротные казармы с вклинившимися в их ряды церквами и скромными жилищами военачальников тянулись бесконечной спиралью. Мостовые грохотали под колёсами тяжёлых обозов и копытами катафрактарной конницы [31] , которой особенно славился Восток империи.
31
Катафракта — тяжёлая бронированная кавалерия.
Дроктон привёл Калокира к высокому увенчанному белым куполом зданию с далеко выдвинутым портиком. Внутрь они не вошли, а направились к ротонде в глубине неухоженного виноградника. Монах безмолвно указал динату на скамью и удалился.
Калокир долго ждал в одиночестве, прислушиваясь к топоту марширующих где-то солдат и зычным командам, долетавшим к ротонде, из которой хорошо просматривалась лишь тропа между пыльными виноградными шпалерами. Ждал, когда позовут.
Но Никифор Фока пришёл к нему сам. Без охраны. Он прошагал по тропе и очутился в ротонде так стремительно, что никак не предполагавший увидеть великого доместика именно здесь, среди неприглядных лоз, над которыми роились мухи, динат растерялся и не успел отвесить достойный поклон. Сообразив, что стоит с таким человеком лицом к лицу, динат похолодел от ужаса.
И потом, спустя много времени после этой встречи, он будет мучительно вспоминать короткий их разговор, ибо протекал он столь же стремительно, как и само появление Фоки, и оборвался внезапно, почти не запечатлевшись в памяти.
— Для чего был в Палатии сегодня? — быстро, с ходу спросил некрупный плечистый воитель.
— Велено плыть в Округ Харовоя! Пора Куре собираться на Киев!
— Ответ воина. — Поощрительная улыбка тронула мужественное лицо доместика.
— Ходил на булгар, твоя милось, когда-то.
— Немного прожил, а уже исходил полсвета.
— Истинно так, наилучший! — Калокир молодцевато втянул пузцо и выпятил грудь. — В Руссию ходил дважды до твоей благосклонной воли.
— Уплывёшь туда, но не теперь, а когда велю. Возвращайся в Фессалию, замкнись там и жди моего наказа. Моего. Ты расслышал?
— Ох… да, наилюбимейший.
Фока саркастически усмехнулся:
— Вот бы поучился у тебя любви ко мне вздорный племянник мой Варда. У стратига в Херсоне были ещё дети?
— Нет, обожаемый. Нет у меня брата.
— Отныне будет. И, гляди, не забудь возлюбить его тоже. Имя ему — Блуд, тебе знакомое. С ним заодно возлюбишь и ещё два десятка верных мне воинов. А чтобы любовь твоя была надёжнее, получишь награду похлеще Романовой. И ещё запомни. Блуд и все, кого отправляю с ним, возлюбят тебя всей душой, уж присмотрят за тобой в Фессалии, будь спокоен.
Сказал Никифор Фока, как отрезал, и ушёл.
Калокиру казалось, что его ударили чем-то тяжёлым по голове. Снова оставленный наедине с мухами и пыльным виноградником, он ухватился за колонну ротонды, чтобы не упасть. Страх, унижение, гнев и смятение исказили и без того неприглядный его лик.
— Что? Что он сказал? — бормотал динат, скребя ногтями ослизлый мрамор колонны. — Изгоняет меня в кастрон под стражу? За что? Понимаю! Не понимаю… Нет! Скорее отсюда! Скорее к василевсу!
Но динат никуда не бросился, а бессильно опустился на корточки, сжимая свой череп.
— Блуда, этого безродного проходимца Блуда, приставит ко мне соглядатаем! Я для Фоки ничтожная тля. Как мне быть? Подчиняюсь и запомню унижение от Фоки. Меня, Калокира, сына стратига… А сам он, боже, на кого похож! Топчет пыль собственными сапогами, заклевали б его вороны!